Знал Шпала и о том, что будучи еще в здоровье и силе дед частенько поколачивал бабку, и первую, и вторую. Но перенес две операции по удалению язвы желудка и части двенадцатиперстной кишки, перелом ноги (это в шестьдесят семь лет), и это его доконало. В последние годы он пропивал все подчистую, не отдавая бабке ни гроша из своей пенсии, и та его потому не кормила (теперь она могла с ним расквитаться за прошлое!). Дед питался кроме своей постоянной пищи, вина, летом — подножным кормом с огородов, зимой — бог знает чем. Он так и умер под забором с загипсованной ногой и недопитой бутылкой в кармане.
Все это Витька знал, но тем и дорог ему был его сумасбродный, невыносимый, необузданный дед, в себе он чувствовал его, такую же неукротимую, бесноватую кровь. Он — нить памяти, связующее звено предков с потомками. Без этой кровной памяти человек — животное. Такой умрет, и его тоже забудут! Конечно, дядьку Сашу до некоторой степени можно было понять: у него и так проблем хватало. Серега с Ольгой не в счет — слишком молоды. Хотя Серый, уже сейчас видно, могилу деда не уходит. А кроме них родной деду крови здесь больше нет. Шпала оборвал на могиле бурьян, открылся красный глинистый холм. Порыскав по кладбищу нашел богатый из крашенной жести венок, сорвал его с благоухающей могилы и прикрутил на крест к деду, надежно, сталистой проволокой. Еще несколько венков из промасленной бумаги собрал по округе и положил вокруг. Получилось что-то вроде братского кладбиша после митинга в день Победы. Насобирал букет диких цветов и положил к подножью креста. С крутого обрывистого берега была видна Волга, по ней шли, приветствуя друг друга протяжными гудками, пароходы.
Потом, уже в колонии, Витька, от безделия пишущи, посвятил деду такие свои строки:
Цветов неброских полевых букет
К надгробью собираю,
Прими же скромный дар от внука, дед,
Чем праху твоему помочь еще, не знаю.
Высокий оборвал бурьян,
Земля, красна от солнца, обнажилась.
О, сколько потрудилось стран,
Эпох, над телом, что сюда ложилось.
Мы продолженье, плоть его и стать,
Иду и думаю на выжженной дороге:
Так разве можно так легко порвать
Нить памяти создавшей нас эпохи?
Я не скажу об этом здешней всей родне,
Да здесь и нет ее: братишка да сеструха.
Уехал дядька, бабушка в земле,
А остальные не родня по крови, да и сердцем глухи.
Не все в нем правда, конечно. Знал Шпала, чем он мог помочь. Подработать, скажем, грузчиком, заработать денег и заказать оградку, покрасить, привести в порядок крест… Но… казнить других легче, чем проявлять благородство самому. Требовать этого от восемнадцатилетнего, торопящегося жить Витьки было уж слишком много! Сутки спустя он уже колесил по степям Заволжья.