«Нечего заранее пыль поднимать, — решил Анатолий. — Пойду-ка к Сергею Ильичу. Наверно, пришел уже с работы».
— Здоров. Проходи. Ну и жара — чуть не уснул за доской. Посиди немного, мне тут один узелок дочертить осталось.
С шумом выдохнув и бросив руки назад так, что под кожей прыгнули друг к другу лопатки, Сергей взялся за карандаш. И опять повернулся к Анатолию.
— Хочешь сосьвинскую селедочку? Ребята из Тюмени прислали. Кажется, муксун, еще остался, сейчас погляжу. А ты это что, как новенький пятак, сияешь? Да и глаза что-то подозрительно масляные.
— Сергей Ильич, ей-богу, случай исключительный!
— Ордер? — мгновенно догадался Сергей.
— Он самый… — невероятно довольный, Анатолий (в который уж раз!) вытащил из кармашка брюк ордер, потертый на сгибах. — Восторги без конца!
— Великое дело — собственная хата! — засмеялся Сергей. — Да, выпить не грех. Только нельзя сейчас, работка поджимает. Отложим до новоселья. Пригласишь?
— Издеваетесь, да?
* * *
«Сережа!
Как это пишется в подобных случаях, письмо мое тебя удивит. Будь я девчонкой, добавила бы: не воображай, пожалуйста, что я скучаю по тебе. Дело в том, что я зашла как-то сдавать документы на поездку в Болгарию в облпрофсоюз и на столе инструктора по иностранному туризму увидела список нашей группы, а в нем — твою фамилию. Не поверила сначала, но — названо ваше управление. Вот видишь, хочется тебе или нет, придется меня потерпеть. Могу добавить, что моего благоверного рядом не будет, уезжает путешествовать в Сибирь.
Я сижу сейчас в гримуборной. В артистическом буфете дым коромыслом. Побыла немного в компании и ушла.
Алик у бабушки, дома делать нечего. Между прочим, где-то бродит Стас Молчанов, который, оказывается, хорошо знает тебя. Я попыталась вытянуть что-нибудь о тебе, но он сразу же опьянел, понес ахинею о любви без взаимности и исчез — видать, спит где-то. Единственное, что я успела узнать, что тебе — «плохо».
Я, наверно, всего-навсего обыкновенная баба. Только не смейся. Могу же я повспоминать — безотносительно к чему-либо? И, потом, учти, что я немного пьяная, и потому некоторая размягченность простительна. Помнишь мою фразу при последней нашей встрече: «Соберусь вот и приеду»? Мне тогда показалось, что скажи ты «да» — собралась бы и приехала. С сыном в одной руке, с чемоданом — в другой, Но — увы! — будем честны перед самим собой: среда, как водится, затягивает. И сын здорово привязался к отцу — совершенно удивительно. Видишь, рецидивы моей взбалмошности остались. И все потому, что я очень любила тебя, Сережа. Нелегко, оказывается, жить с постоянной легкой ложью самой себе.