— Андрей… — тихо позвала она.
Он спал. Вздымалась широкая бугристая грудь, словно там, под кожей, змеились сплетенные друг с другом канаты. Кожа была белой, только слабый загар шеи острым треугольником впивался в майку. Дина все еще старалась осознать в полной мере, что это Осташков, белоголовый Андрей, чьи тревожные глаза во время проводов в армию помнятся до сих пор. Андрей, Андрюшка, Андрюха… Повторяя его имя, она старалась накрепко привязать его к своему сегодня, к утру, к комнате, в которой поселилось ее внезапное, как обвал, счастье.
Он пришел вчера поздно вечером, совершенно измотанный, горячий, пропахший нефтью, с устало обвисшими плечами. Целый день что-то не ладилось на экспериментальной автоматической установке по сбору нефти и газа. Остановился в проеме двери, тяжело шагнул в коридорчик. Приподнял ее за локти, держа на весу, сказал: «Я пришел, Дина. Я совсем пришел. Уж очень хотелось видеть тебя. Бог с ней, автоматикой». У Дины вспыхнули щеки. Потом целый час они сидели за столом, не сводя друг с друга глаз. «Я пришел, Динка». «Ты хорошо сделал», — просто ответила она. Они болтали, смеялись, пили какое-то азербайджанское вино, стараясь чокнуться так, чтобы бокалы звенели торжественнее. Оба они словно хотели забыть о том, что этой ночью больше никто, уходя, не хлопнет дверью. Когда она проходила мимо, он обнял ее за талию и мягко, но решительно привлек к себе — в глазах его было отчаянное выражение. Он шептал ей невероятные глупости, гладил плечи, руки, грудь, будто убеждаясь, что это она, что она не исчезнет, как было не раз за последние годы. Поцелуи его были неумелы, как у мальчишки, и его растерянность, внезапно обрушившаяся нежность потрясли Дину…
Андрей пошевелился и затих, только откинутая рука некоторое время гладила подушку. Дина подошла к кровати, опустилась на колени, сложила на них руки и стала рассматривать Андрея.
«Я не загораю. Даже на практике в Мангышлаке ходил, как… младенец. Меня прозвали крупногабаритным альбиносом. Почему я не загораю, а?»
«Динка, у тебя глаза не карие и даже не орехового цвета. Они очень теплые. Ласкают. Даже когда ты злишься, они не бывают злыми. Я люблю смотреть, как ты удивляешься чему-либо: переламывается бровь почти под прямым углом — немного смешно даже».
Теперь даже подумать дико, что ОН мог быть совсем другим. В свои двадцать восемь лет Дина почти не знала мужских объятий, если не считать тягостных отношений с одним пятикурсником из бауманского училища. Было в них что-то лихорадочное, надломленное. Была исступленная близость, но без ощущения этой высокой чистоты.