Между тем Гена со все возрастающим интересом разглядывал Любку и даже есть перестал. Наморщив лоб, он усиленно вспоминал что-то. Затем окликнул:
— Люба!
— Я слушаю.
— Восемнадцать извинений: вы не в исследовательской группе работали?
— Да.
— Угу. Еще можно вопрос?
— Сколько угодно.
— Я насчет карикатуры в «Скребке». Там висит миленький портрет одного парня, Тольки Семина. Это ваше творчество? Я, конечно, еще раз извиняюсь — редакционная тайна…
— А что?
— Да нет, просто так. Я, кажется, видел, когда вы под покровом ночи вывешивали газету.
— Допустим, я. И вовсе не под покровом ночи.
— Суд вопросов не имеет, — удовлетворенно изрек Гена и, ухмыльнувшись, даже руки потер потихоньку. И добавил в заключение:
— Есть такой жанр — комедия…
Любка пожала плечами. Нетерпение, с которым она ждала Сафина, чтобы уйти с ним, росло. Она даже сделала шаг к двери, когда та скрипнула, и — замерла. Захватило дыхание, Любка отвернулась, лихорадочно обдумывая первую фразу…
Анатолий сел рядом с Геной и, сняв шапку, несколько раз ударил ею по колену, стряхивая снег. Заметил Любу и преобразился на глазах: заулыбался, подошел и встал перед ней, подбрасывая ладонью спичечный коробок. Несколько секунд он бесцеремонно разглядывал ее в упор. Наконец осведомился:
— Откуда ты, прекрасное дитя?
— С шестого автобуса, — нашлась Любка и даже взглянула ему в лицо.
Анатолий схватил табуретку, неуловимым движением смахнул воображаемую пыль и изогнулся в театральном поклоне:
— Несравненная! Позвольте за неимением шезлонга предложить вам сей не первой свежести табурет. Что делать — профсоюз не позаботился. Ах, если бы он знал о вашем прибытии!
Люба упорно изучала ледяные хребты на окне. Анатолий не унимался:
— Даже чаю не могу предложить. Нет даже элементарного кипятка. И посему — я жутко извиняюсь. Я понимаю, наша скромная обитель покажется вам слишком плебейской, особенно этот интерьер с выразительной кучей тряпья…
Любка чуть-чуть повернула к нему голову, изо всех сил стараясь придать своему голосу саркастический оттенок.
— А вы всегда, даже с незнакомыми, такой… мм…
— Болтливый? — как ни в чем не бывало подсказал Анатолий.
— Да!
— В принципе я молчун — скажи, Генка? Но разве можно не заговорить, увидев вас?
Любка боялась повернуться к нему полностью, хотя отлично сознавала, что ведет себя по меньшей мере неестественно: у нее горели щеки. И вдобавок ко всему почувствовала, что шаль сползает ей на плечи.
Анатолий осекся.
У Любки были удивительные волосы — ярко-рыжие, огненные, пышные, предмет ее затаенной гордости и мучений. Они были настолько ярки, что в диспетчерской, и без того залитой светом «д в у х с о т к и», показалось еще светлей. Отблеск лампочки усилил буйство этого рыжего водопада волос, они засияли, будто в комнате вспыхнул факел. Любка в замешательстве попыталась собрать их в узел, но от волнения выронила шпильки и начала шарить по полу, а волосы, опустившись на плечи, закрыли пунцовые щеки.