— Все это трогательно, конечно, Сергей, но какое отношение…
— Вы знаете Семина как прогульщика, бракодела и прочее. А дома у него были хоть раз? Ну да, вы, конечно, человек занятой. Что вам какой-то оператор третьего разряда? Живет он опять у какого-то дальнего родственника. Ну и фрукт, я вам доложу. Такая зануда, что приезжает на промысел узнавать, всю ли зарплату Анатолий приносит.
— Пусть в общежитии живет.
— У нефтяников забито все — хоть на потолке спи. Молодым специалистам не хватает.
— Видишь? А он что за герой такой, чтобы отдельную…
— Так не сию же минуту! Строится дом для молодых специалистов и молодоженов. Когда его сдают — в июле? И потом, если уж на то пошло — вы очень любите, когда вокально-инструментальный ансамбль под управлением того же Семина берет призовые места на смотрах. Способный же парень. В институте тоже хорошего мнения, говорят, толковый инженер из него выйдет, если лениться не будет. Вообще, стоящий парень. И, потом, у него невеста есть, определенно поженятся в скором будущем. Тоже у нас трудится, вариант, как говорится, беспроигрышный. Кстати, совершенно зря дали квартиру Гаевской — толку от нее нет, ни мычит, ни телится. Тоже мне, горный инженер. Ну, это ваше дело… Мы очень любим шпынять людей по малейшему поводу. Вы хоть раз говорили с Семиным без «предупреждаю», «выгоню», «разгильдяй». С другими, верно, вы общий язык можете находить. Вас уважают. А тут парня затуркали, ходит, как волчонок, вечно на загривке шерсть дыбом. Самый мирный щенок окрысится, если дразнить без конца. Парень-то особенный, требованиям ГОСТа не соответствует. Так ведь люди — не канцелярские кнопки.
— Никто его не дразнит, не говори лишнего. Слушай, ведь ему двадцать или двадцать один? За свои поступки в таком возрасте…
— Все верно. Он уже не тот, что был раньше. Просто нашелся человек, который его понял. Это ж главное, чтоб тебя понимали.
— Тормозить в получении жилплощади я не буду. Пусть решает профсоюз, тем более, что в жилбыте твой Тимофеев. А Семин еще должен реабилитироваться за свои штучки. У тебя все?
— Верба! Верба, девочки.
Любка держала в ладонях веточку с весело взбегавшими по ней пушистыми комочками. «Будто свернулись гусеницы калачиком… или махонькие белки, — радостно думала она, отламывая ветку. — Скажите, пожалуйста — верба. Будто сто лет не видела. На что она еще похожа?» Она побежала по вязкой, еще не утоптанной тропинке на взгорье, туда, где слышались голоса. И, размахивая веткой, распевала на весь перелесок:
…и вплетаешь ночью в волосы
телевышку до рассвета,