— …Чую — горю. Дышать нечем, жжет спину — будто утюги приложили. Глаза открыл — ядрена вошь! Фрицы, оказывается, поливают пшеничную делянку из огнеметов. Как выбрался — не помню. Вместо спины — водяной пузырь. Ничего, перевязали — и снова за своего «дегтярева».
…— ни хрена не вышло. Утюжил-утюжил «тигр», а я, как дождевой червяк, выбрался и — по заднице его связкой. Встал, сволочь. Патроны-то у меня кончились, а тут пехота валит. Был у меня десяток ручных гранат, у убитых хлопцев пособирал. Кинул одну, хорошо кинул. А самому осколками морду здорово посекло.
…— какой-то чокнутый попался. У меня ж задняя полусфера прикрыта, а он прет прямо на пулеметы. Стрелок — Юстас Иканявичюс, литовец, бешеный парень, у него немцы просто так жену в Вильнюсе пристрелили. Я, значит, чуть не по головам над окопами. Не до маневра, на бреющем иду, того и гляди консолью воткнешься. На Юстаса вся надежда. А он, видать, осатанел, огрызается будь здоров. «Худой» еще раз зашел и прямо под пулемет. Пых! — и на головы своих же. Прилетел — и оторвать у стрелка руки от гашеток не могу.
Анатолий так и не допил свою кружку, пересыпал соль в жестяной коробочке и вроде бы рассеянно прислушивался к людскому гомону, но по тому, как убегали зрачки в сторону рассказчика, было видно, что слушает он очень внимательно.
— Бывай здоров, Толя.
Анатолий, примолкший и нахохлившийся, молча смотрел на него.
— Сергей Ильич, а ведь у меня отец погиб в апреле сорок пятого в Берлине. Обидно, правда?
— Ты что, Стас? Не то уж книгу задумал — спросил как-то Сергей Молчанова, неутомимо шнырявшего по промыслам.
— Книгу не книгу, а что-то наподобие цикла очерков. Да не получается еще, — озабоченно ответил Станислав и опять пропал на несколько дней: даже телефон в его гостиничном номере молчал. Сергей несколько раз заходил к нему, но дежурная молча открывала ящик — ключ был на месте.
А Молчанов в это время сидел у него на участке вот уже целых три часа. Заскочив на несколько минут, в поисках Сергея он застрял: вездесущая Любка заставила его «опытным глазам специалиста» взглянуть на роскошную стенную газету, посвященную Первому мая. Станислав не стал ссылаться на занятость — он почувствовал к Любкиной просьбе определенный интерес. Решительно забраковал бодрого, с вытаращенными глазами рабочего, над головой которого нимбом сияли серп и молот. Генка — теоретик набросал новый эскиз, Станислав удивился тому, как точно и легко он уловил его мысль. Он отредактировал все заметки, разместил их на ватмане, стараясь следовать правилам газетной верстки — словом, трудился в поте лица. Он увлекся настолько, что не сразу расслышал негромкий, с незлой насмешкой голос Дины: