— Сам ты фрукт. Ты тоже так бесцеремонно оглядываешь женщин?
— Еще хуже! Они непосредственные дети Востока, я же продукт Запада, на мои первобытные инстинкты наведен глянец цивилизации. А что может быть хуже инстинктов, покрытых глянцем!
— Трепло! Пэрсики, фрукты, продукты — целый овощной магазин, — Таня расхохоталась. — Есть хочу. Умираю хочу есть. Шашлык хочу и много-много зелени.
— Хоп! — Никита по-восточному хлопнул над головой ладонями. — Кутить так кутить!
* * *
«Мы зашли в кафе напротив женской консультации. Таня ела с таким аппетитом…
— Подозрительно! — сказал я. — Не лопаешь ли ты за троих?
— Эх, вот бы! — Таня засмеялась. — Вот бы здорово!
— Тебе не страшно? — тихо спросил я.
— Чего? — удивилась Таня.
— Боли.
Таня перестала улыбаться, отложила вилку.
— Страшно, — сказала она. — Одно утешение, что всех людей на земле родили их матери.
— Кроме Адама и Евы, — глуповато сказал я.
— Адам! Это был мужчина! Вот попробуй сотвори что-нибудь толковое из своего ребра!
— Только шашлык по-карски, если ты каннибалка.
Боже мой, мы болтали всю эту чушь, а разговор был последним…
— Я побежала, — Таня чмокнула меня в щеку. — Это недолго.
Я следил из окна кафе, как она вошла в подъезд консультации, видел, как туда прошмыгнул какой-то парень. Подумал: ему-то туда зачем?
Видел, как он выскочил оттуда и быстро пошел по улице. Ошибся парень дверью…
И вдруг что-то толкнуло в сердце, и я бросился, вбежал и увидел…»
* * *
Никита протяжно застонал и вытянулся в кресле. Глаза у него были закрыты, лицо в крупных горошинах пота.
Соседка-американка испуганно закудахтала:
— What’s happened?[8] — Потом отчаянно замахала руками, подзывая стюардессу: — Doctor! Send for a doctor, please![9]
Стюардесса метнулась к Никите.
— I am quit well[10], — процедил Никита сквозь зубы и, обращаясь к стюардессе: — Не беспокойтесь, пожалуйста. Дурной сон приснился, страшный.
Стюардесса и американка с любопытством уставились на Никиту.
— Do yon speak English?[11] — обрадовалась американка.
Никита посмотрел в ее круглые глаза доброжелательной птицы с роскошными наклеенными ресницами, на лицо неестественной ровной розовости… Но шея, бедная шея — как она выдает женщин…
«Бедняжка, сколько же тебе стоит сил и средств оставаться столь моложавой! Ну, о чем я с тобой буду говорить? — подумал Никита. — О чем я сейчас могу говорить!»
— No![12] — сказал он.
* * *
Опрокидывая стулья, Никита ринулся из кафе, вбежал в парадное и увидел…
Она лежала на площадке лестницы между первым и вторым этажами.
Лежала в любимой своей позе — свернувшись клубочком.