Яркий свет падал из окна, высвечивал розовую нежную щеку и четкой лепки маленькое овальное ухо.
Никита не видел лестницы, не видел подоконника, не видел площадки…
Он глядел на Таню, и ему казалось, что она просто устала и прилегла отдохнуть.
А дальше… Что было дальше, Никита помнил плохо. Он машинально делал все, что нужно, но одна мысль бухала в голове, как набат: поздно! поздно! Всё можно поправить… Ничто не поздно, кроме смерти.
Он понял это в тот миг, когда поднял Таню.
Негодяй ударил подло, по-бандитски точно — сзади, в шею у основания черепа. Наповал.
* * *
Никита снова дернулся в кресле. Американка испуганно отодвинулась, прошептала:
— He is ill![13]
* * *
Убийцу искали не только те, кому положено это по штату.
Уже было известно, что это брат Аннаниязова. Никита и Ваня Федотов рыскали по всем закоулкам, по всем базарам, по всем забегаловкам — молчаливые, с почерневшими лицами и яростными, жесткими глазами.
И горе было бы подлецу, если бы они его нашли. Его нашли, но не Никита и не Ваня.
Восемнадцатилетний дебил, угрюмая низколобая скотина, воплощенная иллюстрация к теории Ломброзо… Он еще умудрился пырнуть ножом оперативника.
Даже своим крохотным сумеречным умишком он понимал — пощады не будет и отбивался яростно, как хорек, попавший в западню.
После суда Никиту вызвал начальник таможенной службы республики и сказал:
— Вот что, Скворцов, тебе надо уезжать отсюда. Ты погляди, на кого ты похож — лицо серое, как чугун. Изведешься ты здесь. Короче, я тебе устроил перевод на родину. В Ленинград. Доволен?
— Хорошо, — вяло ответил Никита.
— Ну, и славно, раз хорошо, — сказал начальник и тихо добавил: — Жить-то надо, Скворцов, что ж доделаешь — им уже не поможешь. У меня дочь погибла в горах, альпинистка. Я понимаю, ты уж поверь.
— Верю, — так же вяло ответил Никита.
— Иди, сдавай дела. Прощай, — и начальник отвернулся.
Перед отъездом к Никите подошел Иван. Долго молчал, опустив голову. Потом вскинул глаза, прошептал:
— Я никогда не забуду Татьяну Дмитриевну!
— Я тоже, — ответил Никита.
И вдруг Ваня заплакал совсем по-детски.
Он присел на корточки, спрятал лицо в ладони и весь сотрясался от плача, всхлипывал, бормотал что-то, в чем-то клялся.
А Никита не мог плакать, у него будто обуглилось все внутри.
Он положил Ивану руку на плечо, сжал его. Иван вскочил. Мокрое его лицо выражало такую ненависть, что Никита вздрогнул.
— Но ее-то, ее-то за что, сволочи?!
Объяснять логику бандита? Да и есть ли она?
— Чтоб больнее было. Мне, тебе, всем нам…
* * *
Самолет вдруг резко тряхнуло. Взвизгнула соседка. За иллюминатором было черным-черно. Полнейшая непроглядь. И только вдали взрывались голубые сполохи. Самолет задрожал.