Плотный гул машин заполнял рубку. В динамиках звучали команды и доклады, прерывая мысли каждого. И они, мысли, словно машины на переезде, — постоят у шлагбаума, подождут, когда пройдет поезд, и трогаются дальше.
Когда Изотов, приняв от Субботина корабль, заявил перед строем, что он будет строже и требовательнее, чем его предшественник, матросы вдруг оживились и даже повеселели. А Изотов действительно стал требовательнее Субботина, а порой и придирчивее. Однажды, проверяя состояние корабля, он при всех накричал на акустика Горелова, обнаружив, что тот не тщательно прибирает на своем боевом посту, и даже обозвал шалопаем и неряхой. Горелов не обиделся, а только отвечал растерянно: «Есть. Исправлюсь. Больше этого не будет». И все, может быть, только потому, что матросы поняли: командир возмутился откровенно, от всей души, чисто по-человечески. Матросы потом накинулись на Горелова: «Лопух ты чертов, такого спокойного человека вывел из себя!» И никто бы не удивился, если бы Изотов после ругани извинился перед матросом. Это он мог сделать, и все бы поняли, что это тоже от души. Обычно Изотов, заметив непорядок, подзывал виновного, молча указывал ему, смотрел укоризненно и уходил, а виновник, торопливо ответив «есть», сразу принимался за работу.
Но недавно командир вспылил еще раз. Стоял на пирсе и курил, команда тоже отдыхала, сидя на пирсе. В стороне с недавно полученным из дома письмом в руке стоял Бурмистров и тоскливо смотрел на горизонт. Покосившись на него, комендор Росляков скорчил ехидную рожу и дурашливо пропел:
Пусть он землю бережет родную,
А сосед Катюшу сбережет…
Бурмистров не шелохнулся, но было видно, как все его мышцы напряглись, а Изотов, шагнув к Рослякову, тотчас объявил ему три наряда вне очереди.
— За что, товарищ старший лейтенант? — удивился Росляков.
— Постарайтесь сами понять… до восемнадцати ноль-ноль. Потом придете и доложите, поняли или нет, — ответил Изотов и ушел.
Когда об этом узнал комсорг корабля старшина 2-й статьи Лаптев, он тотчас тут же на пирсе собрал комсомольцев, это значит всех старшин и матросов. Изотов на собрание не пришел, сказал по телефону: «Разбирайтесь сами, комсорг». А Лаптев возмущался:
— Только три наряда? Да за это под суд отдавать надо! Даже в уголовном кодексе есть статья об осквернении памятников и реликвий. А эта песня — реликвия, почти знамя, ее поют на всех языках мира. А ты ее опошлил, и ради чего, чтоб уколоть товарища, когда ему и так тошно.
В восемнадцать ноль-ноль Росляков доложил Изотову упавшим голосом:
— Товарищ старший лейтенант, я все понял. И хотя обсуждать распоряжения командира не положено, заявляю, что вы поступили со мной слишком мягко.