«Противник прорвался на флангах… Возникла угроза охвата… После упорного сопротивления мы отступили… Наши потери: примерно одна треть личного состава, в том числе шесть старших и одиннадцать средних командиров, а также двадцать одно орудие».
Командир полка взял бумагу, дрожащей рукой подписал.
— Иди сюда, комиссар, — позвал он замполита, — подпиши…
Нужный, успевший побриться, выглядел немного бодрее. Однако, прежде чем подписать, он подумал и добавил еще одну строчку:
«Моральное состояние полка хорошее».
Мы подъехали к загородной роще, где уже сосредоточилась вся дивизия. Возле маленького кирпичного домика стояло несколько легковых машин, среди них черный генеральский ЗИС. Здесь расположился штаб. Логунович и Нужный, захватив донесение, пошли туда, на ходу оправляя ремни. Я проводил взглядом их ссутулившиеся спины.
Но вот двери распахнулись, и вышел сам комдив — высокий, худой, в низко надвинутой фуражке. За ним шел адъютант и нес завернутое в чехол знамя.
— Постройте свои полки, — сказал генерал, и командиры бросились к машинам.
Построение происходило здесь же, на поляне, возле штаба. Я смотрел на поредевшую дивизию, и перед моими глазами невольно вставала другая картина: утро 22 июня, когда мы услышали о начавшейся войне. Это было на марше, где-то неподалеку отсюда. Тогда мы бодро шли вперед, не думая об опасности. Наша колонна растянулась по шоссе на несколько километров. Тяжело покачивались орудия, клацали за спинами у бойцов новенькие каски, сверкали на солнце штыки. Впереди, в голове колонны, гремели трубы. «Броня крепка, и танки наши быстры…» Я с гордостью смотрел на молодые, веселые лица бойцов, на наши грозные гаубицы и проклинал лошадей, которые, как мне казалось, вышагивали слишком медленно. Не терпелось вступить в бой. «Пока дотащимся до фронта, — думал я, — наши, наверно, уже в Берлине будут…»
Так было всего неделю назад. А сейчас усталые, измученные командиры строили своих, таких же усталых и измученных бойцов — многие из них были в порванных гимнастерках, с окровавленными повязками. Некоторые полки уменьшились вдвое, втрое… Наш семьсот семнадцатый выглядел еще сравнительно сносно: все-таки у нас осталось пятнадцать гаубиц и больше половины бойцов.
Командир дивизии поднялся на грузовик.
— Товарищи! — сказал он. — Я никого не хочу винить: вы дрались хорошо. Но просто драться — мало. Дальше нам отступать нельзя. Мы займем оборону здесь, на холме, — он сделал широкий жест, прочертив в воздухе полукруг, — и будем держать прилегающие коммуникации. Скоро к нам должна подойти помощь — танковый полк…