На закате солнца мы топили баню. Около бани, прямо в лесу, стеной тянулась длинная поленница. Мы брали из нее дрова.
Мария Ивановна суетилась около печки, готовила ужин. Лидия Николаевна и Надя ей помогали, стряпали пирожки.
Перед ужином собрались почти все наши спутники. Переодетые в чистые рубахи удэгейцы сидели за столом, положив перед собою карты.
— Вот сейчас поиграем! — Федор Иванович даже прищелкнул пальцами от удовольствия. — А то что за игра вдвоем с Юрием? Маруся вечно занята…
— Да я, признаться, и не люблю играть в карты. — Мария Ивановна раскраснелась, подкладывая в печку дрова. — А Федя… — Она махнула рукой, подходя к столу. — Тоже мне игрок! Зимой вот так скучно бывало. Все время вдвоем с ним. Юрия не было. Так он уговаривает: «Ну, давай поиграем в дурака, что ли». Начнем играть. А тут смотришь: картошка на сковороде как бы не пригорела, суп кипит. Я уйду. Он один сидит за столом, играет. Потом объявляет мне: «Нет, Маруся, ты осталась дурой». — «Ладно, говорю, спасибо тебе».
— Ты там меня не выдавай! — подмигнул жене Федор Иванович. — А то, чего доброго, про меня еще в газете напишут: вот, мол, Ермаков в карты играет…
— Действительно, — засмеялась Мария Ивановна, — ты думаешь, это так интересно.
За столом тем временем усаживались игроки: Дада, Василий, Шуркей. Остальные наблюдали. Я ушла в другую комнату, чтобы обдумать свой следующий очерк. Телеграмма редактора, полученная сегодня, и обрадовала меня и озадачила. Я еще раз перечитала ее:
«Очерки печатаем с продолжением, не задерживайте. Читатели следят за вашим походом. Давайте больше познавательного материала, пишите о людях. Желаю успеха. Горячий привет вашим спутникам…»
На минуту я представила себе обстановку редакции. Хорошо бы сейчас взять в руки газетный лист, пахнущий типографской краской, побывать на редакционной «летучке», где по косточкам разбирают вышедшие за неделю номера. На этих «летучках» какое-то слово было сказано и о моих очерках. Нравятся ли они читателям? Может быть, в них действительно мало познавательного материала? Редактор не случайно напоминает об этом. В конце концов пишутся они торопливо, на привалах, у костров, в палатке, даже в лодке… Но читателю нет дела до того, что вчера я дежурила по кухне, а вечером в палатку на огонь налетело столько мошки, что невозможно было работать. Читатель не знает, как тяжело сосредоточиться, если в соседней палатке плачет маленький Яшка или у костра во весь голос, едва справляясь с шипящими звуками, поет Шуркей, а около передатчика все собираются послушать радио. Можно ли усидеть спокойно? И все-таки приходится брать карандаш в руки. Если бы всегда вот так, как в этой комнате, за столом. Но ведь через три дня мы пойдем дальше. Хорошо бы успеть за эти дни передать очерк по радио! Передо мной три исписанные карандашом страницы. Я ловлю себя на том, что вот уже четверть часа сижу за столом и не могу написать ни строчки. Думаю совсем о другом. За лето ребятишки мои подросли, загорели. У Юры смешной белесый вихор спадает на лоб. Хотя бы подстригли! Я закрываю глаза на минуту и вижу, как прыгает с мячиком Оленька. Золотые ее косички торчат в обе стороны… Когда же я увижусь с ними? Две недели назад мать пришла из больницы. Дома ждут меня не дождутся. А я сижу за горами и лесами и не знаю, как рассказать читателю о том, что продвигаться на шестах вверх по Хору нелегко…