!)
(Ему искренне жаль женщин. Но приходится бороться с жалостью.)
Странное ощущение, когда они вышли на улицу: разные автомобили.
Как-то нехорошо. Брук не идет с ним рядом к общей машине, а остановилась в нерешительности на тротуаре, одна-одинешенька, та же улыбка с морщинками у глаз, чего-то ждет. Им (ясное дело) найдется что сказать друг другу, вот только у Тома нет никакого желания вступать в разговор.
Ему не терпится уйти… куда угодно.
Не сообщил Брук об отзыве судебного иска. Не хотел делиться с ней своими проблемами и надеялся, что она ничего не узнает от Джессалин или от его сестер. Том считал вопрос закрытым.
Как и с Хьюго Мартинесом. Слишком часто он с ней делился подробностями в последние месяцы, это была ошибка. Но Брук сама позвонила Джессалин, чтобы все разузнать, и с интересом выяснила, что Том сожалеет о прошлом, по большому счету он уже не возражает против присутствия Хьюго в жизни матери, он его зауважал, пусть и без особой охоты.
Брук отважилась спросить. Как насчет совместного ланча? Просто поболтаем. Нет… (поймав напрягшееся лицо) не о ситуации и не о детях, а так… вообще. Не касаясь личных тем.
А хотелось сказать: Том, не делай этого, пожалуйста. Не отталкивай меня.
Но она не просила, не умоляла. И на том спасибо.
Я бы с удовольствием, сказал Том, но у меня назначена деловая встреча в офисе. В следующий раз, о’кей?
Какое это облегчение – наконец уйти. И она уезжает в своей машине.
Он шел по улице, верзила и далеко не мальчик, весело насвистывая.
Не оборачиваясь. Не видя одинокой женщины, упавшей лицом на руль, вздрагивающей от рыданий… Спасибо, не надо.
При Уайти такое было бы невозможно. Уйти от жены. Разрушить брак. Покинуть квартал Сильван-Вудс в Рочестере! Кредит на недвижимость выплачен, так что жене и детям никуда выезжать не надо. Свобода – вот оно, утешение.
Все равно что разглядеть в грязи золотую монетку. Надо только правильно нагнуться и подобрать ее так, чтобы не испачкать пальцы.
* * *
Ух. Вот оно, наслаждение.
Взял бейсбольную биту обеими руками.
Занес над головой. И быстрым безошибочным движением – бабах!
Прилив в паху. Шевеление. В висках застучало, челюсти стиснуты, пенис набух, затвердел. Головокружительное предвкушение.
Три недели прошло. Ничего, подождем. Дышим ровно.
Сидит в баре на Холланд-стрит, где он чужак. И где (главное) в нем никто не узнает Тома Маккларена.
Ночь за ночью, мрачная холодная осень/зима 2011 года. Сидел в офисе допоздна, потом зашел в съемную квартиру, переоделся.
В баре пьет пиво. Ничего крепкого. Стоит у стойки, так ему больше нравится. Он и сегодня повыше многих мужиков.