Дело было зимой прошлого, 1887-го года, когда они только начинали готовить покушение на императора. Тогда Геннадий решил заложить три тайника с кое-какими запасами на случай провала – которого, впрочем, никто из них тогда не допускал.
Как выяснилось – зря.
Всего тайников предполагалось устроить три. Первый готовил доверенный помощник из числа студентов-народовольцев, второй Геннадий поручил устроить Дрону, одному из самых надёжных своих бойцов, который входил в состав его группы задолго до того, как заварилась вся эта каша с порталами-червоточинами. К сожалению, оба исчезли после мартовского провала – убиты, бежали, схвачены? Выяснить это не удалось, а сделанные ими закладки он даже проверять не стал. Если его люди попали в лапы к жандармам (а это представлялось Геннадию наиболее вероятным), то из них наверняка уже выбили сведения о схронах и давным-давно выпотрошили их до донышка. Рисковать же, приближаясь к потенциально засвеченным точкам, Геннадий не собирался.
О третьем же тайнике не знала ни единая живая душа. Он сам его подготовил: нашёл и купил, воспользовавшись поддельными документами, подходящий дом, сам оборудовал в подвале тайник, сам привёз и заложил в него всё необходимое. И теперь – имел все основания полагать, что ни жандармские ищейки, ни агенты барона Корфа до схрона не добрались.
Не зря говорят: «бережёного Бог бережёт». Велев извозчику высадить его, не доезжая двух кварталов, Геннадий пошёл дальше пешком. Улица в это время дня была пустынна; он продефилировал, легкомысленно помахивая тросточкой, мимо нужного дома, приветливо кивнул бородатому дворнику с латунной бляхой на фартуке. Завернул за угол, ещё раз огляделся – и задами, скрываясь в густом малиннике, добрался, наконец, до цели своего недолгого путешествия.
В дом он вошёл с заднего крыльца, отперев дверь своим ключом. В комнатах царил полумрак – утренние лучи едва пробивались в щели закрытых ставень. Повсюду толстый слой пыли, по углам, под потолком – густая паутина с высохшими трупиками ночных бабочек.
А ещё здесь улавливался нежилой запах, характерный для давно оставленных людьми помещений. Мерзость запустения, иначе и не скажешь…
Впрочем, комнаты интересовали Геннадия меньше всего. Он прошёл на кухню, отыскал в полу за чугунной плитой тщательно замаскированный люк и, достав из кармана нож, поддел его. Доски протяжно заскрипели и подались, из проёма пахнуло затхлой сыростью. Геннадий огляделся, снял с полки керосиновую лампу – медную, позеленевшую от сырости, с толстым слоем пыли на стекле – засветил и принялся нащупывать ногой ступеньки ведущей вниз, в подвал, лестницы.