— Но ведь я гожусь вам… в деды! В пращуры!
— Выдумал тоже — в ящеры! Ах ты чумазый мордоворотик, постреленок эдакий! Конечно, ты вытянулся, возмужал, но черты лица остались те же, ты такой же лысый и беззубый, каким я кинула тебя на проселочной дороге.
— Какого ляда вы надо мной издеваетесь?! — не своим голосом заорал Хмырь.
— Ну, ну, малютка, прекрати паясничать, — спокойно сказала дама. — Таким ты напоминаешь мне своего придурковатого отца — бузотера и волокиту. Сходил по-большому — и не капризничай, расскажи лучше маме, как ты учился, много ли колов имел в кондуите, но не серчай, если я в воспитательных целях отдеру тебя по попке… Да вытри ты, пожалуйста, соплюшки — такому большому гимназистушке плакать не резон!
Анастасий Евлампиевич, он же Хмырь, ревел, ревел горючими слезами. Тем временем мамаша нацепила очки и стала внимательно разглядывать заблудшее чадо. В комнате повисло тягостное молчание, прерываемое всхлипами Анастасия Евлампиевича.
— Нет, это не он!! — заломив руки, вскричала дама. — Какой ужас! Это не мой сын!
Хмырь, не отдавая отчета своим поступкам, принялся взбивать подушку, окутавшись шлейфом пуха.
— Это какое-то чудо в перьях! — сокрушалась дама. — И рыльце в пуху!
— Послушайте! — вдруг быстро заговорил Хмырь. — Давайте вместе искать вашего сына, увезите меня отсюда в Жмеринку, куда хотите, только поскорее увезите, прошу вас! Мне обрыдла эта шпионская жизнь! Куда угодно, только увезите… А-а-а!!
В безудержном порыве Хмырь схватил ночную вазу и со всего размаха бросил в Лаокоона. В звоне фарфора и гипса утонул изумленный крик Эльзы Мичигановны Горбарец. Туча пыли, поднятая Лаокооном, на время скрыла от Хмыря образ безутешной матушки. Но вот пыль улеглась и… Анастасий Евлампиевич не верил своим глазам — перед ним стоял ДЖОН ФИЛДС!!!
— Хватит, с меня довольно… — ворчал шпион, стягивая с ноги капроновый чулок. — Если до сегодняшнего дня я еще сомневался в том, кто ты — дурак или пройдоха, — то нынче мои сомнения окончательно рассеялись. В тебе одно дополняет другое!
Хмырь, словно землеройка, энергичными телодвижениями зарывался в гипсовую пыль.
— Нет, каков прощелыга! — продолжал Филдс. — Увезите его в Жмеринку! Ему, видите ли, осточертела наша полная романтики и тревог отважная жизнь! А в перуанский заповедник к нестандартно мыслящим страусам вы не хотите?.. Я-то, глупец, верил в него, платил деньги, чтобы этот ханжа покупал себе антикварные ночные горшки. И потом, с кем я сотрудничал? С женоненавистником, который ни разу не удосужился вымыть перед сном свои ноги. Свои, не чужие! Уж больно ты грязен, как я погляжу! Сейчас же радирую в Центр, тем самым ставя точки над «i» в наших отношениях. Не хочешь честно трудиться — выметайся к чертовой матери!