Иногда машина замедляла ход и совсем останавливалась. Шофер с кем-то разговаривал, потом сворачивал, и машина долго подпрыгивала на неровно примерзших льдинах, пока снова выбиралась на ровную дорогу. А сзади оставался сложенный из крупных снежных кирпичей домик и около него человек, с головы до ног закутанный в белое и с железнодорожным фонарем в руках.
После одного такого объезда Шурик увидел машину, наполовину провалившуюся под лед. Ее задние колеса висели в воздухе, а радиатор и кабина были затянуты снегом.
Справа бухнули пушки — одна, вторая… Над машиной высоко в небе, курлыча, пролетели снаряды и разорвались в стороне. Всё чаще и чаще стреляют пушки, ближе и ближе разрывы. А машины всё идут, идут сквозь мороз и огонь по единственной дороге, связывающей осажденный Ленинград с большой советской землей.
Преодолели небольшой подъем, и озеро осталось позади. Показались редкие избы, кусты, деревья. Машину остановили. Сопровождающий с кем-то поговорил, и опять человек с фонарем осветил кузов.
Длинная улица привела их к высокому деревянному дому. Здесь машину обступили люди. Они откинули борт и стали снимать всех по очереди. Распоряжался низенького роста старичок в белом халате, надетом поверх шинели. Появились носилки. На них унесли бабушку и Славика. Старичок в халате посмотрел в лицо Шурику и спросил:
— Дойдешь сам, или помочь?
— Куда?
— Вот сюда, в госпиталь.
— Зачем? Я не больной. Я в командировке.
Шурика беспокоило и обижало, что никто не спрашивал у него командировочного удостоверения. Старичок смешливо сморщил отвисший нос и с одобрением сказал:
— Ну, герой! Иди тогда сам, на второй этаж… Кушать хочешь?
Вместе с другими ходячими пассажирами Шурик поднялся по крутой лестнице и очутился в большой комнате, где пахло давно забытыми мамиными обедами. Ему помогли раздеться, усадили за стол, и он забыл обо всем. Перед ним лежал огромный кусище, с полбуханки, светлого, как солнце, высокого, ноздреватого хлеба.
Глубокая миска была до краев полна густым супом, один лишь запах которого захватывал дух. Шурик схлебал его без передышки, очистил миску корочкой хлеба, облизал ложку и хотел уже вставать. Но тут ему поднесли тарелку с вареной картошкой, облитой соусом с кусочками мяса. Он застенчиво оглянулся. В дверях столпились женщины в белых передниках. Они смотрели на него с испуганными лицами. Это была одна из первых машин с ленинградцами, перебравшимися через озеро, и женщины с горестным любопытством наблюдали, как едят люди из осажденного города.
И после второго, и после сладкого чая остался еще порядочный кусок хлеба. Шурик сунул его в карман и вышел из-за стола. Сопровождающий милиционер, сидевший за соседним столом, увидел его и сказал: