Бомба попала в левое крыло дома и пробила все пять этажей. Когда Шурик очутился внизу, он не узнал двора, в котором прожил всю жизнь. Перед ним лежала груда камней, выросшая на месте знакомых стен, окон, подъездов. Всё переместилось. Открылась противоположная сторона улицы. В потемках безлунной ночи торчавшие во все стороны балки, обломки стен и перекрытий казались руками гигантских чудовищ.
Под этими обломками были и подъезд, из которого он каждый день выходил, направляясь в школу, и квартира, в которой прошло и умерло его детство.
По руинам ползали люди, что-то разбирали, передавали друг другу, уносили… Подъезжали и уходили санитарные машины. Слышались стоны, плач, голоса команды. Шурик стоял, прислонившись к стене. Ноги его дрожали. Все звуки доносились к нему издалека. Но один голос показался ему знакомым. Он шагнул вперед. Под его ногами заскрипели осколки стекла. Он подошел к мужчине в милицейской шинели и тронул его за плечо.
Виктор оглянулся, и впервые Шурик увидел его растерявшимся.
— Ты жив?! Живой!
Он обнял Шурика, прижал к себе, отпустил и снова посмотрел на него.
— Что с тобой? Где мать?
— Пойдемте, дядя Витя, мне нужно вам рассказать очень важное.
Они пошли к лестнице, которая вела на чердак, и Шурик рассказал о куче песка, о ящике…
Виктор даже не дослушал до конца. Он задал несколько беглых вопросов о выходах на чердак и на крышу, подозвал двух милицейских работников, одного куда-то отослал, а со вторым бросился к лестнице. Шурику он приказал:
— Оставайся тут, никуда не уходи.
С фонариками и пистолетами в руках они скрылись в подъезде.
Шурик и не собирался идти за ними. У него еще сильно болела шея и ноги в коленках подламывались. Тянуло лечь прямо на землю и заснуть.
Люди, без устали работавшие среди развалин, быстро расчистили вход в бомбоубежище. Оттуда теперь выходили оглушенные, испуганные жильцы. Некоторых несли на руках. Всех уводили в соседние дворы. Даже уцелевший корпус, на крыше которого спасся Шурик, был признан опасным для жилья. Из обреченных квартир выносили вещи.
Перед Шуриком проходили потрясенные, изменившиеся за один час лица давно знакомых женщин, плачущих детей. Они уходили с узлами, чемоданами, захватив в охапку постели и одежду. Промелькнули в толпе Славик и бабушка. Дом, еще вчера полный шума и жизни, перестал существовать.
Одна из полуобрушенных капитальных стен сильно накренилась и точно раздумывала — падать или еще постоять. Начальник спасательной команды, высокий мужчина в каске и сапогах, долго освещал фонариком ее широкие трещины и решительно сказал: