«У нас всякие есть, — будто отчитывая нерадивую ученицу, говорила она. — Отрывные листочки календарей. Более тридцати тысяч. Всякие: на вкус и цвет, красные и черные, с коротким и , с советами по домоводству и , с анекдотами про капиталистический мир и шахматными задачами».
Какой из них взять — тут разве угадаешь, они ведь, календарные листочки, как лотерейные билеты, какой из них выигрышный, какой счастливый, разве поймешь. И не жди подсказки. Арифметическая продавщица отводит взгляд в : какой же бестолковый ребенок!
Вот так кинешь копеечку и, закрыв глаза, вытащишь наугад из вороха, думаешь — обязательно ! А день окажется 22 июня, воскресеньем. А другой за ту же копеечку — принесет на порог свидетелей Иеговы с вечным вопросом «Хотите узнать, как достичь жизни вечной?» — «Я эту-то не знаю, как дожить, мне ваша вечная? Идите псам!» А иной — звонок в заводоуправление: сын вернулся из армии. И тут и радость, и разбитая коленка, потому что побежала, выскочила из цеха прямо со штангенциркулем в руках, споткнулась на бетонке и полетела. И летела — ведь не думала, что летит, а уж тем более не думала о разбитой коленке — лишь бы поскорее домой, обнять, прижать другой листок — по счету между четвертой сотней и шестой — принес менингит, но обошлось, и прежде всего обошлось для доктора, который, сняв чеховское пенсне и устало потерев глаза, сказал: «Идите, мамаша, домой. Нежилец. Ее уже не выходишь». Однако мамаша выходила, ваннами с морской солью и материнской любовью, и скорее последним, нежели первым, и докторское пенсне упало с носа, а фонендоскоп затрепыхался на груди от удара кулака по столу: «Вы мне, мамаша, другого ребенка принесли, как вам не стыдно обманывать!» Или еще один календарный листок, из десятой тысячи, принес майский вечер, двор дома на улице Пушкина, и она уже различала в потемках прямоугольник двери подъезда, как с детской площадки на нее налетел какой-то парень. И там, где в темноте лезла в небеса горка, а к земле жалась песочница, он и повалил ее. Помощи ждать было неоткуда, а она почему-то думала: жаль плащ, белый, только что выстиранный, . И, может, плащ этот придал уверенности, а может, что иное, но вдруг она, когда плащ скинул пуговицы, спокойно сказала: « ты, . У меня отец прокурор». — «Да и черт с ним», — буркнул парень, запал у него пропал. — «Сразу бы сказала», — добавил, вытирая рукавом ее плаща брюки. Кажется, это потом использовали в каком-то фильме…
В конце