другую. Например, за обжившийся в кармане пальто шурупчик, за застрявший между томами красивый фантик. За булочку с заварным кремом.
Да, в четверг всегда хорошо думалось о еде. Не о той, что готовили в соседней стране и доставляли на тележках едва теплой. О той, что пробивалась воспоминанием из других, опутанных временем, эпох. Вот, как например, эти булочки с заварным кремом, которые из печки доставала мама. , с черным донышком, подрумянившиеся по бокам, с верхом, походившем на бутон. Казалось, он вот-вот распустится, выпустит из себя кремовых человечков, которые ловко соскочат с противня, разбегутся по кухне, а ты потом лови их, выманивай из половых щелей, из-за сковородок или томов Ленина-Сталина. На самом деле булочки были всего раз. А потом мама как будто забыла волшебное слово, по которому они заводятся в печи.
Или вдруг выплывает откуда-то сифон, раздутый важностью углекислого газа, напоминающий, как сказал сын, слона анемичного арийца (из этих четырех слов она понимала только одно). Однажды в него залили клюквенный морс. И пунцовый пузан оторопело отплевывался пеной, газированной, розовой, удивительно вкусной, которая не оседала и не давала себя пить. Газовые баллончики, когда их откручивали от слона, со свистом выдыхали остатки углекислоты, и углекислой магии, ведь морсовой пеной можно было покрыть весь объем комнаты и прятаться в ней от любого ловца.
Или вспоминалась яичница, которую жарила Зина своему похожему на омлет мужу, капитану интендантской службы. Сидя у окна, жуя суховатый бутерброд, интересно было наблюдать за выверенной манипуляцией, за кулинарным фокусом: чугунная глубокая сковородка, лужа подсолнечного масла, сырная крошка, мелкие брусочки колбасы, крошево лука, растертый в пасту чеснок, выскальзывающие из скорлупы яйца, снова сыр, укроп и , а поверх этого многослойного пирога — крышка. А потом крышку снимали, и сковородка оказывалась пустой. И лишь капитан интендантской службы загадочно колыхался, удаляясь от стола, стоявшего во дворе под раскидистой яблоней. Фокус удавался каждый раз, словно фокусник выворачивал время наизнанку, отматывал его назад, когда яичница была намерением, либо перематывал вперед, когда намерение переставало измеряться временем. Время перестало быть и для капитана-интенданта, когда во двор съемного дома на окраине Курска, который их семья делила в неравных пропорциях с интендантом и его женой Зиной, вошли четверо. Они вывели капитана-интенданта из дома, в форме, без ремня и головного убора, тот