в конце концов историю, в которой фея обратила из цветочка принцессу и вернула принца из заколдованного леса, и был там долгий, словно последняя осень, поцелуй. Однако радость увяла, как срезанная роза, когда эти таинственные значки сыграл одним пальцем на фортепиано заезжий гастролер-артист, в уголке рта папироску и нагло срывая похотливым взглядом совсем иные ноты. Увяла, потому что в мелодии, вышедшей из-под его пальца, не было ни феи, ни принца с заколдованным лесом, ни поцелуя долгого, как последняя осень. И не поверив ни единому звуку, она потащила ноты другому музыканту, самому известному в городе, и откуда взялась наглость пробиться на пятый этаж и выпросить пять минут… И тот, внемля просьбам, манерно отбросил фалды, выставив напоказ мятые брюки, и , вскидывая над собой руки, словно коршун крылья, мелодию, впихнув в нее все, что было на тот момент в нем: и жены, и талоны на водку, и прожженное утюгом пальто, и колечко на пальце любовницы. И его воплощение опять не имело ничего общего с феями, принцессами и поцелуем. И бессмысленные ноты вернулись в магазин тем же образом, каким они оттуда исчезли.
Была и мясная лавка. В ней над свежим, парным мясом мухи, и в этом, без сомнения, угадывались те значки, что прятались в соседней лавке на нитях и шеллачных канавках. А продавец, небритый суровый грузин в когда-то белом халате, словно дирижер оркестра, отмахивался от зудящих нот многократно сложенной газеткой. Мясо покупали и, наскоро попрощавшись с дирижером, покидали лавку. Дома мясо уже не звучало, лишь однообразно скворчало на сковородке. А бумагу, в которую оно было завернуто, использовали для гадания, рисуя на ней простым карандашом затейливые знаки.
Еще была лавка, в которой на полках были расставлены мужчины, воображаемые в долгом течении девичества мужьями. Среди них офицеры с пахнущей кожей портупеей и кобурой и скрипучими сапогами. Инженеры в очках и с тубусами под мышками. Были и простые парни, которые попадались на танцах, на улицах, в коридорах школы рабочей молодежи. Особой статьей проходили красавцы, чьи лица лепились на обложки журналов: иностранные актеры, бывшие настолько далекими и настолько недостижимыми, что мечтать о них совсем не считалось крамолой. Все эти не случившиеся мужья, словно сапоги до блеска, стояли на полках с ценниками и датами.
В самой дали стояла потрескавшаяся карточка: капитан, с ромбиками на петлицах, узколицый, с небольшими, по моде, усиками. Он оставил после себя помимо аттестата запись под номером 89 в реестре Ярославского