: «…состоявший в распоряжении Военного Совета Западного фронта. Пропал без вести в октябре 1941 г.» Или это был отец? Но разве отец — он не единственный? Разве он не муж? В тот день отец, внутренне дрожа, не подавая виду, козырнул вестовому и, как-то странно взглянув на них, на детей, ушел. Хлопнула калитка, зашумела ветками яблоня… Он ни разу не оглянулся, пока шел, пыля дорогой, вслед за вестовым вверх на курский холм. И как будто сам превратился в пыль.
Была и фотокарточка мужа, вымоченная слезами. гости, перед ними — чин угощения, стол на отпускные… Мать вдруг ни с того ни с сего завыла, и тут же завыла и она, так и вся жизнь потом пошла через слезы. Говорят, сумеешь расстаться с богатством девичества без слез — и жизнь без слез проживешь. И слезы лились и в то утро, когда она проснулась от шороха, долгого и прилипчивого, как всякое сновидение. Было пять утра, светало. Она увидела мужа. Тот одевался, трудно, с каким-то отстраненным сосредоточением пытался застегнуть рубашку. «Ты куда?» — спросила она его. Он давно никуда не выходил. Раздавленный инсультом, медленным и тягучим, он едва ли мог понимать, что делает. «Мне надо», — ответил он, и только она могла сложить звуки, слетевшие со скованных губ, в слова. Он надел и пиджак, и пальто, и зимнюю меховую шапку, которую так любил, непослушными пальцами запихал шнурки в ботинки. «Куда тебе надо, Коля?» — пыталась она остановить его. Но сама понимала, что его не остановить. Была в его упрямстве какая-то необъяснимая сила, железная уверенность необходимости. Пять утра, лето на улице — лишь неразумные доводы, неразумные — потому что логика этого летнего утра была иная. Он открыл дверь, спустился, опираясь на палочку, на три этажа. Через десять минут вернулся. Сел на стул и промычал: «Все. Теперь все. Вызывай скорую». Это были его последние слова. Он умер в больнице через несколько дней. И только потом, когда рана немного затянулась, она поняла, что все это значило: он выходил прощаться с миром, который принес ему больше боли, нежели радости.
Были и другие лавки…
Лавка паровозная. В ней словно бусинки на веревочке висели поездные составы. Все до одного, которые видели ее внутри себя. И тот, что вез их из Курска в эвакуацию, застрявший на две недели во Всполье, словно ожидавший, когда они с братцем отойдут подальше, и тогда паровозный свисток, пар клубами, грохот буферов — все то, что заставляет сходить с ума мать. Тут же гирляндой висел и другой состав, теплушечный, который вез ее с такими же наивными девицами на целину, оказавшейся голой оренбургской степью, неподъемной геометрической плоскостью