— И вот за этот потерянный рай и пришлось расплачиваться! После того как в камере сбежавшего Ийткулака нашли отрезанные пальцы веером и окровавленное собачье ухо, он поклялся отомстить! Адмирабли теперь боятся Пластрона как огня, а Омендант Мозес Богдан больше не кликушествует! — вернулся в сознание взволнованный голос Пончо.
— А девчонка-то, девчонка! Надо же что удумала! — качал головой поражённый Лактанций.
Вопросы застряли у Рамона в горле, потому что внизу раздался грохот и звон посуды, затем отчётливая ругань, крики женщин и быстро нарастающие звуки побоища.
— Опять Шойхет с Абу-Хурайрой сцепились, недоноски несчастные! — взревел гостинщик, вскочив с неожиданной для человека в возрасте скоростью. В руке его мгновенно оказался пружиномёт с плоскими семенами Пластыря Боли[5]. — Я им сейчас устрою дискуссию по правилам ритуального забоя плачущих кошек Застиксии!
Слушая его сбегающий топот по лестнице, Рамон почувствовал, что момент упущен, и сознался себе, что не особо и желает узнать, причем тут дочка Оменданта… Внизу раздавались рыки Лактанция, звонкие хлопки пружиномёта (видимо, дерущихся было больше), затем всё заполнили вой, стоны и проклятия раненых. Морщась от этой какофонии, Рамон кивнул Пончо:
— Есть ещё что-то стоящее? Не история — новость!
— А то! Эксклюзив! — Пофигист опять щегольнул словечком, но при этом понизил голос и оглянулся (ого, что-то серьёзное приберёг). — Ложу Привратников напротив Пустого Дворца знаешь? Набережная Тритона, где сейчас кладут этот… как его… асфальт, вот!
— Ну? (Естественно, все орденцы-пилоты считались привратниками Духа и имели доступ в эту длинную и вычурную светло-салатовую многоярусную постройку с колоннами, портиками, карнизами и балюстрадами, декорированную гирляндами и ангелами настолько, что стирались границы между этажами, — в библиотеке Ложи он и провел вчерашний день, а под окнами орали и гремели чумазые асфальтомесы.)
— Кто-то ночью разворотил пол в верхней зале и растерзал всех служителей. Стража слышала крики и грохот, но, пока добежала и выломала почему-то запертые двери, всё было кончено — одни клочья. Говорят, кровищи… Стены просто ею расписаны!
…Он даже не был голоден, брёл сквозь мороз своей кожи Рамон, он даже не играл, а просто хватал, сдавливал, разрывал несчастных и фонтанировал кровью жертв на всю амплитуду своих прыжков и качаний. Он даже (Рамона трясло, он задыхался, жуя набитый ледяными иглами воздух) не наслаждался болью, не мстил, не жрал. Фрагментирование жертвы и рисование кровью на чужой охотничьей территории могли означать только одно — РИТУАЛЬНОЕ УБИЙСТВО.