Около четырех часов я почувствовал, что больше не в силах ждать, разбудил моих спутников и даже попенял им на их медлительность. От цели путешествия нас отделяли шесть миль пути и пологий спуск в тысячу футов. Но тропа часто оказывалась непроходимой: путь преграждали упавшие ветки или свежая поросль, — поэтому на опушку мы вышли только к семи часам вечера. Мы увидели перед собой низкую деревянную эстансию[43], или, по-нашему, ферму, окруженную плетнем из глины и прутьев. Мы с гаучо остались на опушке, а проводник-индеец пошел предупредить хозяина о нашем приезде.
Вскоре он снова появился, знаками приглашая нас войти. По виду дом не сильно отличался от тех, что я видел на своем пути от побережья в глубь страны. Внутри помещение состояло из двух длинных комнат с убогим убранством: стол и несколько грубо сколоченных стульев в «столовой», да пара коек в «спальне». Навстречу гостям вышел старик-индеец с коричневым от загара, широким морщинистым лицом, обрамленным седыми шелковистыми волосами. Звали его Боря Ирабуэ, и в его доме мне следовало оставаться до получения инструкций от генерала Сантоса. Ирабуэ немного говорил по-испански, был обходителен, даже подобострастен. В мгновение ока он приготовил нам отменный ужин: жаркое из говядины и корня юкки[44], на десерт чай yerba[45] и затем сигары. После ужина я позволил себе маленькое удовольствие: попросил Ирабуэ научить меня нескольким словам на диалекте гуарани, и, надо сказать, он оказался хорошим учителем, а я прилежным учеником: за тот вечер я немного продвинулся в местном наречии.
Наутро гаучо отправился в Ронкадор, чтоб известить генерала Сантоса о моем прибытии и получить дальнейшие инструкции. До Ронкадора (это название и столицы, и страны) было ехать день, поэтому я ждал Педро назад не раньше, чем через сорок восемь часов. Местного проводника я отправил обратно вместе с мулами и следующие два дня наслаждался обществом Ирабуэ, общение с которым оказалось и приятным, и полезным во всех отношениях. Несмотря на небольшой языковой барьер, я многое узнал от него: об обычаях страны, о настроениях среди индейцев, об их недовольстве испанцами и их желании иметь постоянное правительство. За разговорами я незаметно совершенствовался в языке.
К вечеру второго дня Педро, против моих ожиданий, не вернулся. Приехал он только на третий день, зато в сопровождении самого генерала. Ростом генерал, прямо скажем, не вышел, у него были темные блестящие глаза, густая черная с проседью борода, топорщившаяся, как щетка, но неказистая внешность с лихвой окупалась кипучим темпераментом и добродушным нравом. Он так горячо и бурно приветствовал меня, что я был избавлен от необходимости подыскивать слова для ответа. Тем временем Ирабуэ, как добросовестный слуга, хорошо знающий вкусы хозяина, — он часто ездил с ним на охоту, — приготовил для генерала угощенье, которое тот предложил нам всем отведать. Потом мы с генералом уединились для долгой обстоятельной беседы. Я сказал «беседы», на самом же деле, мое участие в разговоре сводилось к вопросам, а основную часть времени занимали подробные развернутые ответы генерала. Вообще-то по возрасту он годился мне в отцы, однако держался со мной без всякого высокомерия, молча отдавая дань уважения политической прозорливости и большому жизненному опыту, который он во мне предполагал, а я не решался отрицать. Из общения с людьми практического склада я вынес то, что любой, так сказать, интеллектуальный вопрос ставит их в тупик, и они готовы за глаза принять самое что ни на есть поверхностное знание предмета, в котором сами не разбираются, за глубочайшую мудрость, если только человек излагает мысли спокойно и обстоятельно.