Таким образом, существовала реальная возможность расколоть армию, вбив клин между «испанцами» и «американцами». Первые умели только пускать пыль в глаза, вели себя крайне заносчиво, погрязли в лени и коррупции. У вторых на уме были не только марши и муштра, но и другие заботы: семья, личное хозяйство, так что они не заносились перед местными жителями, — наоборот, они сочувствовали последним. На этом уже можно было строить одну из вероятных стратегий будущей партии революционеров: заручиться поддержкой сочувствующих элементов в армии с тем, чтобы изнутри подорвать диктатуру.
Поймите правильно: то, что я громко именую «армией», на самом деле было гарнизоном из нескольких сот человек, вооруженных старыми карабинами. Редко у кого из них в распоряжении находились одно-два артиллерийских орудия. Естественно, гарнизоны были конными: лошадей везде хватало с избытком. «Армия» Ронкадора — это четыре роты, по две сотни бойцов каждая. Офицерский же состав, как и везде, был раздут до чрезвычайности: пять генералов, дюжина полковников, и двадцать-тридцать офицеров младших званий.
Вот, пожалуй, вся предварительная информация о Ронкадоре, которой я располагал. Но еще до моего прибытия туда между Патриотическим Обществом Буэнос-Айреса и генералом Хризанто Сантосом, в чье распоряжение я поступал, уже велись тайные переговоры об обеспечении поддержки будущего правительства, и не только среди местного населения, но и в армии. О Сантосе было известно, что он дослужился до высшего армейского чина; выходец из колониальной семьи с глубокими местными корнями, в чьих жилах текла и кровь индейских предков — он недаром благоволил к гуарани. Однако его сочувствия и горячего желания изменить существующее положение вещей и, взамен хаоса и угнетения, установить порядок и справедливость было недостаточно. Ему требовалась помощь образованного или опытного человека. О себе он знал, что ввести порядок ему по силам, но взять на себя политические и административные функции, без которых невозможно управлять страной, воли у него не хватит.
Сутки мы отдыхали, а потом двинулись в путь, — предстоял последний, короткий, но самый трудный бросок. Мы взяли четырех мулов и наняли еще одного проводника — из местных. Шли мы по узкой горной тропе, пересекавшей скалистую долину с отвесными уступами, то спускаясь вниз и шагая вдоль горного ручья, то поднимаясь вверх по густо заросшим склонам. В полдень мы добрались до вершины и там устроили четырехчасовой привал. Хотя мы находились на высоте не меньше четырех тысяч футов над уровнем моря, холодно не было, — в это время года в здешних широтах обычно тепло. Мой гаучо и местный проводник мирно заснули в тенечке; мулы переступали с ноги на ногу, дергали хвостами, мотали головой, отгоняя надоедливых насекомых, норовивших ужалить их. А я от возбуждения не мог заснуть: мне и не терпелось, и вместе с тем было страшно встретить свою судьбу. Травяной покров под ногами, горные склоны окрест, необъятное небо над головой, — все это манило сладкой и жуткой тайной.