Помню, именно в то время у меня родилось подозрение, что даже если Золотой век и был, — а судя по культурным традициям, сохранившимся во многих частях света, он действительно был, — то изжил он себя в силу причин, которые я познал тогда на собственном опыте. Прогресс невозможен, если нет отклонений от нормы, — без этого нет движения вперед, есть только хождение по кругу.
Как я ни старался, я не мог найти подходящих общественных способов решения моей личной проблемы. Да, я мог бы заняться созданием системы образования, и постепенно мы бы получили общество интеллектуалов. Для меня это был бы способ покончить со скукой, но я не мог не понимать, что в этом случае я бы подорвал мирные устои государства, так как в нем появился бы класс людей, занятых умственной деятельностью, только и поджидающих случая претворить свои идеологические проекты в жизнь. На моих глазах сотни индейских семейств мирно трудились на своих estancias, жители столичного Ронкадора гуляли в садах, наслаждались прохладой в тени у фонтанов: везде я видел веселые и довольные жизнью лица. Нет, не бывать этому. Пусть лучше я погибну, чем разрушу их безоблачный мир.
Тогдашняя моя душевная маета сопровождалась еще одной переменой настроения, которая в конечном итоге повлияла на мое решение. Мысленно я все чаще и чаще обращался к периоду отрочества и юности. Опять же, случилось это скорей всего из-за вынужденного безделья, а может, все мы с возрастом испытываем ностальгию по прошлому, особенно если находимся в изгнании, на чужбине. Но шли годы, а воспоминания не только не тускнели, — наоборот, они вставали передо мной, как живые, поднимаясь из глубин памяти и оттесняя все остальное. Меня охватила острая тоска по родине. Я снова и снова переживал события детства, годы, проведенные в школе и колледже, унижение, через которое прошел, учительствуя. Но самым острым и неотвязным было даже не это воспоминание, а мысль об упущенной возможности — встрече с зелеными найденышами, неизвестно какими судьбами занесенными в нашу деревню. Разгадана ли их тайна, что с ними сталось? Мне рисовался идеальный образ существ, которые сумели выжить в чужом для них мире: полулюди, полуангелы, — словом, посредники между земным прахом и небесной чистотой.
Я решил исчезнуть. Но просто уехать я не мог: не мог я покинуть страну, в которую вложил всего себя, самые заветные свои мысли. Но, в конце концов, Бог с ними, с сантиментами, — главное, что любой подобный шаг с моей стороны вызвал бы в стране потрясение основ, подорвал бы моральный дух нации. По идее мне следовало бы назначить преемника и снова запустить старую машину выборов через созыв народного собрания. Но при тогдашнем моем состоянии осуществить это не представлялось возможным. Оставалось одно — внезапно исчезнуть, но исчезнуть так, чтоб это не показалось бегством. Мой неожиданный отъезд должен возыметь противоположное действие — стать моральным и политическим стимулом для народа. Я должен исчезнуть, окутанный славой.