— Мы будем петь, — объявил он.
— Петь? — удивился Байяр.
— Петь, — повторил Казархан. — Песня поднимет дух и коней, и монголов. Это приятнее для ушей, чем брань.
— Брань тоже нужна.
— Если песня не поможет, я выбраню их как следует, — пообещал Казар, продолжая чесаться. Рука его переместилась со спины на живот.
За спиной Казархана многие скептически покачали головами. Даже на лице Утренней Лани появилось кислое выражение.
— Мы споем «Дядя Намсан», — решил Казар.
— Я знаю эту песню, — сказала хан Утренняя Лань, тут же замурлыкавшая мелодию.
— Очень хорошая песня, — добавил Байяр.
— Да, очень хорошая, — согласился Герелхан. — Но не уверен, что ее знают кони.
— А им и не нужно понимать слова, достаточно красоты звучания мелодии, — сказал Казар.
И тут же громким голосом затянул первый куплет «Дяди Намсана».
Он скачет на гнедом коне,
А где-то родственники плачут,
Вот он, наш дядя Намсан,
С девушкой, уведенной из дома.
При этом певец так корчился и извивался, словно его доспехи превратились в колючую власяницу. Мимика лица вполне соответствовала движениям тела.
Со второго куплета песню подхватила орда Утренней Лани. Оглядев своих воинов, женщина наградила некоторых пинками, что, несомненно, способствовало энтузиазму.
В платье из толстой шерсти дрожу,
И китайская парча трет мне…
Внезапно Казархан дернулся, как будто в него попала стрела. Первой отреагировала Утренняя Лань. Нагнав своего хана, она воскликнула:
— Мой господин, ты ранен?
Опустив голову, Казар вцепился в седло. Взгляд его скользил по доспехам, а вид был, как у человека, который знает, что вот-вот умрет и ищет подтверждения этой ужасной правды.
— Казар! — завопила Утренняя Лань. — Где стрела?
— Не знаю, — процедил сквозь зубы хан ханов. — Ты видишь кровь?
— Не вижу. Байяр?
— Я тоже не вижу, — ответил Байяр, глядя на Казара испуганными глазами.
— И я, — добавил Ариунболд.
Только Герел, оказавшийся рядом, заметил какой-то черный предмет.
— Под правой рукой, хан, — крикнул он.
Не слезая с седла, Казар осторожно поднял руку. Он увидел черное яйцо величиной с кулак ребенка. На закругленном конце виднелись маленькие костяные крючки, окружавшие иглу. Сама игла, пронзив толстую кожу панциря Чингисхана, уходила в тело.
— Глубоко? — спросил Герел.
— Боли не чувствую, — ответил Казар, протягивая левую руку, чтобы сорвать черное яйцо.
В тот миг, когда его пальцы сжали предмет, в нем что-то щелкнуло. Из яйца с шипением потянулся белый газ.
Кое-как Казару удалось вырвать колючки. Размахнувшись, он бросил яйцо на дорогу. Оно прокатилось по камням и остановилось, крутясь на месте и по-прежнему выпуская дым. Наконец яйцо замерло, а на боку его появилось хорошо знакомое Казару изображение белого черепа. Точно такой же горел на его лбу.