— Мне она нравилась.
— Правда? Мне казалось, ты сыт моей игрой на фортепиано по горло.
— Нет. Но сам видишь, — Андрей машет рукой в сторону двери, — с кем приходится жить. Лучше не искать неприятностей на свою голову.
— Вот потому, что все стараются не нарываться на неприятности, они и выигрывают. Мы делаем то, чего хотят они.
— Да, — соглашается Андрей. — Полагаю, ты прав. Да нет, ты действительно прав, без всяких допущений, но… — Он пожимает плечами. Груз лежит у него на сердце, не столько тяжелый, сколько удушающий: как облако, спустившееся к самой земле.
— Я буду играть тихо, как мышка, — обещает Коля. — Моцартианская мышка.
Андрей откидывается на спинку стула, который Аня до сих пор иногда называет «папиным», и закрывает глаза. Звучат первые, стеклянные и чистые ноты мелодии, потусторонней, как ему и запомнилось. «Словно и не человеческая музыка», — думает он. Как только пьеса заканчивается, ему не терпится услышать ее снова.
И Коля готов повторить. На этот раз он играет еще тише, даже при крещендо. Никто за пределами этой комнаты не способен услышать ни звука. Андрею хочется, чтобы сейчас, именно в этот момент, вошла Аня. Они должны быть все вместе. Если бы только он мог перестать думать о больном мальчике! Если Бродская возьмет биопсию, станет понятно, подтвердился ли диагноз. Они профессионалы. Их дело — забота о пациенте, а не политика.
Но захочет ли Бродская быть втянутой в эту сложную историю?
Мальчика он осмотрел, больше он ничего сделать не может. Господи, этот случай даже не относится к его специальности! Ему придется рассказать Ане о том, что происходит. И лицо ее примет неестественно-напряженное выражение, которое он так ненавидит.
«Расслабься. Просто расслабься. Слушай, как мальчик играет».
— Надеюсь, вы понимаете: если строго следовать процедуре, тот же хирург, который берет биопсию, должен будет провести и последующую операцию, если она потребуется?
— Да. — Бродская складывает руки под грудью и неодобрительно хмурится. — Ну хорошо. Сегодня я осмотрю пациента, приведу анестезиолога, чтобы он проверил его показатели, и с утра возьмем биопсию. Вы знаете, что она делается под общим наркозом?
— Да, я читал литературу по этому вопросу. Но, Рива Григорьевна, вы отдаете себе отчет в том, какие могут быть последствия? Этот мальчик — сын Волкова. Если вы не хотите быть в этом замешаны, я пойму.
— Вы мне это уже говорили.
Его поражает отсутствие реакции. Ее строгое, с крупными чертами лицо спокойно.
— Сегодня я его осмотрю, — повторяет она. — Чем скорее мы сделаем биопсию, тем лучше. Представить себе не могу, почему Русов решил, что ребенка должны осмотреть вы, учитывая, что по специальности вы не онколог и не хирург-ортопед.