— Худющий-то какой, черный! Армянин, да и только!.. А у меня сюрприз! А ну-ка, дружочек, посмотри, кто там у колонны стоит!..
Сердце у Царевича екнуло, встрепенулось, в глазах у него поехало…
Очнувшись, он увидел опухшее от слез, склонившееся к нему лицо его жены Надежды. Сидя на полу, она бережно прижимала иссеченную шрамами голову Царевича к своему большому мягкому животу.
— Ну вот и хорошо, вот и замечательно, — зашептала она ему на ухо. — Слышишь, как у меня там тукает?.. Слышишь?..
ГЛАВА ТРЕТЬЯ,
в которой у Василисы впервые в жизни подкашиваются ноги
Снова судьба свела их в ноябре 1992-го. Вишневая «копейка» с разбитой правой фарой каким-то чудом не сшибла Царевича, перебегавшего набережную Кутузова у Дома детской книги.
— Эй, ты, псих! — окликнула его приоткрывшая дверцу Василиса. — Опаздываешь, что ли? Садись, подвезу.
Царевич сел. «Жигуленок», взвыв, рванул с места.
— Между прочим, у тебя лицо в саже, — сказала Василиса, поворачивая зеркальце. — Платок есть?
Платка у заведующего отделом информации, спешившего в редакцию с пепелища только что потушенного Дома писателя, конечно же, не оказалось. Василиса, вздохнув, полезла в сумочку:
— Куришь?
— Чужие курю, — сказал Царевич. — Ого, «Мальборо»! И платочек с кружавчиками. А за-апах!..
Василиса щелкнула зажигалкой.
— Ну, как жена, как наследник? — не глядя на спутника, спросила она.
— В порядке. А твой драгоценный супруг? Чем он занимается-то?
— А тем же, чем и всегда: пьет.
Они помолчали.
— А ты все такая же, — неумело затягиваясь, глухо выговорил он.
— Это какая же?
— Ну, в общем-то… рыжая.
Василиса рассмеялась:
— И никакая я уже не рыжая, а перекрашенная блондинка. И зуба вон нет… видишь, сбоку? Позавчера выдрала… Ой, а тебе куда? Я ведь на мост сворачиваю.
— Туда же, куда и тебе, — сказал Царевич. — Ты мне вот что скажи, ты почему тогда провожать меня не пришла?
— А не догадываешься?
— Из-за джинсов, что ли, обиделась?
— Эх, Иванушка!.. Обидеться-то обиделась, только вовсе не из-за этого. Не люблю я…
— Меня?
— Дурачок. Не люблю, когда врут. Ты почему не сказал, что женат?
— Почему? А потому и не сказал, что, в отличие от тебя, люблю, — глядя в окно, сказал Царевич. — И тогда любил, и всегда… Струсил я в тот раз, Васек, потерять тебя побоялся…
— Эх ты…
Лицо у него было серое, потерянное, нос в копоти.
— Эх ты! — повторила Василиса, лихо, под желтый, сворачивая на Кронверкский. — А я тебе вот что скажу, сокол мой ясный: ничего не бойся, никому не верь, ничего ни у кого не проси…
— Откуда это?
— Бог его знает, уже и не помню, только вот по ней, по заповеди этой, и живу…