— Как я гостя узнаю?
— Это не твоя забота. Торчок его враз срисует. Для того и послан.
— А второй сучонок для чего?
— И это не твоего ума дело. Еще вопросы есть?.. Нет?.. Ну тогда слушай внимательно, Магомед. Та игрушечка, которую отобрали у этого самого, как ты выразился, сучонка, — это, товарищ ты мой хороший, игрушечка плохая, с пальчиками. «Иван Иваныч» ее обыскался, потому как хвост за ней. Ты мне «Любу», Магомед, найди. Вернешь «дуру», считай, что нету ее, твоей кабалы. Усек?..
— А что ж тут не усечь, — усмехнулся Магомед, который и впрямь был человеком более чем сообразительным. А уж когда за «Любу» или «дуру», то есть за «тетешник» мокроволосого сморчка, вор в законе Микадо, он же Ашот Акопович Акопян, он же Барончик, готов был скостить ему, Магомеду, пятнадцать тысяч баксов — тут было о чем призадуматься. Собственно говоря, дельце, за которое он взялся не от хорошей, честно говоря, жизни, с самого начала показалось Боре Базлаеву, бывшему работнику правоохранительных органов, крайне подозрительным. В прошлом следователь прокуратуры, он не мог не отметить, что в версии, предложенной Ашотом Акоповичем, его бывшим, кстати сказать, подследственным, а позднее уже и подельником, наблюдались слишком уж откровенные неувязки. Пятьдесят косых в гринах за элементарный перегон тачки новому хозяину, пусть даже в «горячую точку», это была цена просто непомерная. Еще там, в квартире на Петровской набережной, рассудительный Борис Магомедович Базлаев сказал себе: «Боренька, внимание! Старый фармазон в очередной раз темнит. Это подстава, Боренька. Из тебя хотят сделать клоуна. Но того, кто хочет сделать клоуном Магомеда, Магомед сам сделает клоуном…» Во всяком случае, так сказал бы твой отец, Боря, а комиссар милиции Магомед Ибрагимович Базлаев знал цену своим словам…
— Вот, вот оно: коробулечка! — кладя трубку, прошептал Магомед. — В ней, в этой посылочке, и весь фокус…
Он уже знал, что делать дальше, быстрый умом будущий юрист. Более того, он был почти убежден, что посылочка прилетит в Москву из одного далекого-далекого, все еще не оттаявшего после долгой и снежной зимы города… И случится это скоро, очень скоро…
— Скорее всего — не сегодня завтра, — усмехнулся Магомед.
…Она не помнила, как очутилась на скамейке сквера. Припекало солнце, вытянутые ноги гудели. Неподалеку, у памятника великому поэту, странные полуголые люди, сбившись в кучку, протестовали против убийства зверей. Здоровенный волосатый дядечка, с хорошо видными сквозь полупрозрачное трико гениталиями, держал в руках плакат: «Тамбовский волк — мой товарищ!»