Василиса засуетилась, полезла в письменный стол за чашками. На кафель ординаторской со звоном посыпались алюминиевые ложечки. Зашевелился спавший на топчане дежурный врач майор Митрохин.
— Тише ты, заполошенная! — шикнула на нее Зинаида.
Чай был крепкий, черный, как дальнейшие жизненные перспективы медсестры Глотовой, но почему-то совершенно лишенный запаха.
— Чушь какая-то! — отставив стакан, тихо сказала Зинаида. — Ну и что дальше?
— В каком смысле?
— Что дальше делать-то собираешься, милочка? Ведь он же болен. Давай называть вещи своими именами: практически неизлечимо болен. Такие операции на мозге делают только на Западе, если не ошибаюсь, в Германии. Есть там один такой же, как ты, прибабахнутый профессор, забыла фамилию…
— Баумгартнер, — глядя куда-то в окно, подсказала Василиса.
— Ну пусть Баумгартнер, если тебе так нравится, пусть! Нам-то что за радость от этого? Знаешь, сколько стоит подобное удовольствие?!
— Знаю.
— Вот видишь, знаешь. Уже легче. Откуда, кстати?
Василиса вынула из кармана листок бумаги.
— Что это? — насторожилась, сердцем почуявшая недоброе, старшая медсестра Веретенникова.
— Прайс-лист.
— Ты мне человеческим языком скажи, что это, стерва ты этакая!
— Ну, расценки, самые обыкновенные расценки.
— На что… на что расценки?
— На все. На питание, на томографическое обследование, на медикаменты… Слушай, Зинок, просто ужас какой-то: там у них за все, оказывается, нужно платить! Даже за пользование туалетом. Так и написано: «Индивидуалише ватер-клозет — тридцать пять дойче марок»!..
Зинаида, охнув, схватилась за грудь.
— Господи, Господи!.. Где ты взяла… это?
— Получила по почте.
— Зачем это тебе?
— То есть как зачем? Чтобы ехать.
— Силы небесные, куда?
— Туда, в Германию, к профессору Баумгартнеру, — отхлебнув из стакана черной отравы, задумчиво сказала Василиса.
— Тебе что, тебе Чечни мало, уродина несчастная?! — вскричала Зинаида, да так громко, что дежурный по хирургии майор Митрохин взметнулся со своего жесткого клеенчатого ложа.
— Спите-спите, доктор! — успокоила его Василиса. — Это она по поводу Хасавюртовских соглашений. Переживает очень…
Но поспать в эту темную и ветреную октябрьскую ночь майору Митрохину больше не довелось. В коридоре послышались торопливые шаги, дверь ординаторской приоткрылась.
— Сестричка, а сестричка! — позвал заглянувший в помещение больной. — Там этот, тяжелый, который под капельницей, он это, он опять повязки посрывал!..
— Сергеев?! — ахнула Василиса.
Только под утро лейтенант с оторванными ногами, тот самый, у которого дважды уже фиксировали состояние клинической смерти, пришел в себя. У него были смертельно усталые пустые глаза и серые, как у врубелевского демона, губы.