! Дождемся результатов первого, нас лично ни к чему не обязывающего пока рейса, вот тогда и…»
— …посмотрим! — вырвалось вслух у Константина Эрастовича, очечки у которого посверкивали, щека подергивалась, губы нервно кривились.
— Что пасмотрим, дарагой! — как рак клешней уцепился за слово Ашот Акопович. — Тваи сакровища? Кладавую тваю? Пакажишь, да?..
Пустыми глазами посмотрел на ночного своего собеседника Константин Эрастович:
— Кладовая, сокровища… Откуда знаешь?
— Обижаешь, дарагой…
— А-ха-ха-ха! — запрокинув голову, расхохотался Кощей. — Хите-ер, ух хитер, бродяга!.. А ну как покажу?
— Пакажи!
Улыбка вдруг слетела с лица Константина Эрастовича, как слетает юбка с нетерпеливой шлюхи:
— И покажу, покажу! Никому даже из друзей не показывал, а тебе, Ашот, покажу!..
В подвал, как и положено в сказках про Кощея, они спускались со старинными подсвечниками в руках. Огоньки свечей, колеблемые хриплыми выдохами, вразнобой взмигивали, потрескивая. По серому бетону стен метались злые духи теней. Настороженно поблескивали стеклянные глаза телекамер.
Увидев стальную, со штурвалами и цифровыми замками, дверь кладовой, Ашот Акопович уважительно покачал головой:
— Вах!.. Вадародную бомбу видержит, да?..
Когда тяжеленная сейфовая дверь отворилась и полуночники вошли в огромное, со сводчатыми, как в кремлевских палатах, потолками, помещение, из груди всякое в жизни повидавшего питерского антикварщика вырвалось восхищенное, чуть не сдувшее трепетные огоньки со свечей:
— Вах-вах-вах!
Ашоту Акоповичу показалось, что он попал в пещеру Али-Бабы или, что было бы точнее, в Золотую кладовую Государственного Эрмитажа, куда не раз и не два водила его Надежда Захаровна. Бесчисленные иконы на стенах, старинные картины в золотых рамах: Венецианов, Рокотов, Шишкин! — наметанным глазом сразу определил он; украшенное драгоценностями оружие, церковная утварь: кресты, фимиамницы, панагии, золотые и серебряные потиры, кадила, ковчеги для риз, патриаршие посохи — вон тот, с усыпанной бирюзой рукоятью, он сам однажды держал в руках, и где — на той проклятой квартире, с которой его увели в наручниках!.. Сионы, то бишь дарохранительницы с золотыми фигурами апостолов и евангелистов! Силы небесные! — усыпанная бриллиантами митра (уж не Филарета ли?!), а какой Спас Нерукотворный! какой Деисус, какая Казанская Божья Матерь!..
— Вай мэ! — простонал до глубины души потрясенный Ашот Акопович.
Кощей довольно хохотнул, подбежал к накрытому рытым бархатом столу, на котором стояла огромная, серебряного литья шкатулка — да какая там шкатулка, форменный сундук на как бы прогнувшихся под тяжестью содержимого ножках; торжествующе взблеснув стеклышками очков, Константин Эрастович откинул тяжелую, изукрашенную темно-зелеными перуанскими изумрудами крышку: