А дальше стало еще страшнее!
Трижды прокричал павлин, и бесчисленные черепа на пиках, как по команде, погасли. Жуткая, совершенно непроглядная тьма со всех сторон обступила Василису. Сердце у нее гулко, на весь мир, забилось. «Мамочка ро́дная, да куда же мне теперь-то идти?!» — обмирая, подумала она.
Идти было решительно некуда…
Но вот невозможно далеко, где-то на самом краю Вселенной, замерцали два слабых, близко расположенных друг к другу огонечка. Суженая капитана Царевича, не ощущая руки своей, перекрестилась и пошла на свет. И вот, когда Василиса сделала ровно тринадцать шагов, до нее вдруг дошло, что России, как в тех, калужских стихах Эдика, под ней нет…
«Господи, — в ужасе остановилась она, — но если под ногами нет родной земли, то как же… как же это я иду?! Нет, чепуха какая-то! Ведь если я иду, а наступать как бы и не на что, то это значит… это значит, что нет и меня самой!..»
Несуществующими уже руками она попыталась нащупать себя во тьме и, когда этого у нее не получилось, закричала голосом, которого тоже как бы и не было: «Гос-по-ди!..»
Смуглый курчавый чертенок сидел у Василисы на животе.
— Тетенька, — скаля ослепительно белые зубешки, спросил он, — а чего это вы кричите, тетенька?
Вот так и проснулась Любовь Ивановна в цыганском таборе, а точнее сказать — в избе временно проживавшей в городе Новоцапове цыганки Семеновой Раисы.
— Ну ты и спать, красавица! — весело удивилась Раиса, входившая в горницу с кипящим самоваром. — Вставай, вечер уже на дворе, ужинать пора.
За окном и в самом деле уже смеркалось.
— Мамочки, это что ж — я весь день проспала?! — ахнула Василиса.
— Иди, иди, умывайся, зеленоглазая! — подмигнул ей баро Георгий, муж старшей Раисиной сестры Катерины, той самой пожилой цыганки, у которой безухий Пьер вытащил деньги из-под юбки.
С улицы Любовь Ивановна вернулась румяная, похорошевшая, с посветлевшим взором. Вот тут-то и накинулась на нее вся семеновская малышня, душ пятнадцать, не меньше, хохоча и взвизгивая, повалили ее на цветастые одеяла, расстеленные прямо на полу, до синяков бы защипали, до колик защекотали бы гостью, кабы чернобородый, с золотой серьгой в ухе, баро вовремя не цыкнул на них.
Сели за праздничный, с выпивкой и с горячими пирогами, стол.
— Выпьем, бабоньки, за то, чтоб хорошим людям дэвэл помогал! — подняв стакан, сказал хозяин дома. — За тебя, Любаша, за удачу твою! Чур, пьем до дна!
Крепкая водка с перцем обожгла горло.
— Дэвэл — это дьявол по-вашему, что ли? — прокашлявшись, прошептала Василиса на ухо своей бывшей соседке по камере.