Разве я не вынес плавание в тесной переполненной кабине через море. Слюнявые жалкие смертные искали ласкать меня, соединиться со мной. Мог ли кто иной, помимо меня, отважиться на такое? Сумел ли бы?
Знает ли иной более меня о Чуме Феликсе?
Воля, Ненависть и Месть должны обрести удовлетворение. Потому – вперед, через древние стены. Их высоты и крепости не хватит, чтобы противиться могучим когтям, и падение с них не убьет, и никакое творение, никакой смертный не способны мчаться с такой скоростью и грацией по знаменитым садам.
Да, но боль все сильней. Давит на виски, звенит в костях лица. Он все ближе к Земному Логову Чудовища.
О мука, давящая тело! О тяжесть! Существо споткнулось, зашаталось.
Но Ненависть, Воля и Месть превозмогут!
Ведь Чума Феликс не захочет выбираться из убежища, останется спрятанным там, в средоточии боли, счастливый, дышащий, теплый.
И он будет думать, будто в безопасности. Он не поверит в угрозу. Ха!
Стены дома были такими же скользкими и прочными, как и наружные, но когти, несмотря на боль, остались по-прежнему острыми и мощными. По этим стенам можно бежать и прыгать, вверх и вниз, отыскать нужную террасу и окно в нужную комнату.
Его комнату. Ведь он знал ее когда-то, она была его комнатой во времена, когда он был пешкой в руках земного воплощения Чудовища. Разве он…
О-о, какая боль! Она сильна здесь, вблизи сосредоточия, вблизи абсолютной уверенности в своей мощи.
Но все еще осталась Воля. Осталась Ненависть. Он еще упьется сладостной Местью.
Где-то внизу зазвучал сигнал тревоги, между деревьями зажглись огни, забегали глупцы смертные, закричали друг другу.
Слишком поздно.
Уже не помогут старые двери на террасу, замки, задвижки и проводки. Дерево легко поддалось лапам. Да! Боль внутри намного сильней и страшней. Но он призвал Волю, призвал Ненависть – и побрел среди древних стен, шатаясь от боли. Чудовищная тяжесть плющила его.
Но вот он уже у постели, прямо перед ним – Чума Феликс, так уютно и безопасно прилегший под простынями.
Он, терзаемый невероятной болью, разодрал простыни, открыв того, кто лежал под ними, закричал:
– Фе-е-е-лик-с-с! Я пришел за тобой!
И увидел лицо старика.
– Не-е-е-т! – пронзительный истошный визг.
– Джек… бедный мой сын, – тихо и печально произнес Старик, и морщинистая рука так нежно коснулась щеки.
Из лица, из черепа вырвалось пламя, побежало по хребту, объяло тело. Исполненный боли вой невозможно было слушать. Пламя закружилось вокруг, объяло – и поглотило. Заставило метаться, биться о стены и потолок. Места, соприкоснувшиеся с горящей душой, уже никогда не отмыть добела.