Наш шофер тоже свернул в горы. Мы долго кружили, не поднимаясь на гребень. Наконец Фелипе остановил машину, мы прошли несколько шагов, внизу открылась большая, почти круглая долина и в центре ее — город.
— Вот тебе Уэска. А вот тебе бинокль.
В прозрачном утреннем воздухе и без бинокля было видно белье, развешанное на окраине города. Острие соборной башни казалось чуть ниже того места, где мы стояли. По прямой до собора было не больше четырех километров. А в бинокль можно было различить каждое окно, сливались только отсвечивавшие на солнце. Казалось, что город мертв: никакого движения, ни одного человека. И вдруг задвигалось белье, в бинокль я увидал даже лицо толстой женщины, которая снимала простыни с веревок.
Фашисты называли Уэску своим Мадридом. Она была окружена республиканцами, но гарнизон и гражданская гвардия отбили все атаки. Выли попытки взять Уэску штурмом. Они не удались. Но в Мадриде населения миллион, в Уэске — тысяч десять: часть фашисты вывезли. Вокруг Мадрида нет крупных городов, здесь близко Сарагоса. Правда, как в Мадриде, и здесь только одна дорога связывает осажденных с тылом. Мы снова поехали по горам, потом лесом спустились вниз и вышли из машины перед маленьким крестьянским домиком, вокруг которого толпились солдаты. У крыльца стояла другая машина. Входя в дом, Фелипе нервно поправил ремни, хотя шли мы всего лишь к командиру анархистского батальона.
Он сидел в накуренной комнате, хмурый, небритый, весь в пулеметных лентах, с гранатами на поясе. Рядом с ним — штатский в пальто с поднятым воротником. Мы поздоровались. Нам никто не ответил.
Фелипе сказал, что просит разрешения показать советскому журналисту дорогу в Сарагосу, к которой подходит передовая линия. Явно нервничая и не поднимая глаз, командир заявил, что никаких посторонних лиц он на передовую не пустит и вообще предлагает нам немедленно удалиться.
Лицо Фелипе идет пятнами, но голос и жесты спокойны. Он достает свое удостоверение.
— Если вы меня не помните, — говорит он, — вот доказательство, что я — советник фронта.
— Я вас не знаю, — по-прежнему не поднимая глаз, говорит командир, — и не хочу знать. Здесь я командир и приказываю вам удалиться. Иначе…
Штатский смотрит на нас в упор, курит, молчит.
— Я заявлю об этом в штабе фронта, — говорит Фелипе.
— А я слушаю штаб, когда нахожу нужным, — отвечает командир, и последнее слово остается за ним.
Мы выходим. У крыльца стоят вооруженные солдаты и смотрят на нас с усмешкой. Один что-то кричит нам вслед, другие все-таки унимают его.
В машине Фелипе долго молчит, только пятна не сходят с его лица.