— Теперь ты видел, что это такое. Два дня назад мы были с ним в штабе, а встречались раньше раз десять. Он сам просил меня приехать. Ты понял, в чем дело? Из Барселоны приехал их главарь, штатский этот, который молчал и слушал, надо было ему показать, что комбат — настоящий анархист, вот как он с советскими разговаривает. Самому стыдно, но старается. Даже солдатам неловко, а ему — перед солдатами. Не ушли бы, арестовал бы. Вот так и работаем, советнички. Я хотел тебе на месте показать, теперь придется по карте. Смотри. Вот она, дорога. Можно спокойно выйти на нее, когда нет фашистских машин. С другой стороны тоже анархисты. Сколько раз предлагали им: перережем ее. Нет, боятся: тогда фашисты пойдут на нас и из Уэски и из Сарагосы и раздавят. А пока фашисты по дороге преспокойненько снабжаются.
Возвращаемся туда, где табличка «До фронта 1 клм», идем по леску. Вперед и назад ходят вооруженные люди, зачем ходят, неизвестно. Наконец ход сообщения. И тут как на городском тротуаре. Потом глубокий узкий ров со стоком для воды. Жужжанье редких пуль, похожее на пчелиное. Но — так высоко, так безопасно. На краю рва — мешки с песком. Внизу — солдаты. Как и раньше — никакого внимания к неизвестным людям, ни одного вопроса, никакой проверки.
Подползаем к мешкам. Фелипе шепчет: «Пригнись на всякий случай». Выглядываю. Метрах в тридцати — унылое казенное здание, обнесенное кирпичной стеной. В стене ясно видны дырки от пуль. Это прославленный на весь мир дом для умалишенных Уэски, «маникомио» по-испански, передовой оплот фашистов, в нескольких стах метрах от самого города.
Кольцов, когда что-нибудь не ладилось, когда возникал очередной беспорядок, всегда говорил: «маникомио».
К нам подползает солдат и с гордостью рассказывает, что в «маникомио» фашисты держат только испытанных унтер-офицеров кадровой армии. Ров, оказывается, называется здесь «траншеей смерти». Надо говорить тихо, фашисты могут услышать голоса и кинуть гранату.
— Убивало кого-нибудь?
— Одного ранило.
Фелипе встает во весь рост и прикладывает бинокль к глазам. Сзади я слышу восклицание: «Локо!» Потом я узнал, что это значит — сумасшедший. Что-то в тоне этого восклицания заставило меня встать рядом с Фелипе. Он покосился на меня, хотел что-то сказать, но молча протянул мне бинокль. Стена как стена, дом как дом. Постояв, мы спустились и пошли дальше.
— Надо было тебе запретить, — проворчал Фелипе. — Но, черт его знает, может, хоть штатский покажет им пример…
Выходим из рва, поворачиваем. Реденький забор, переплетенный колючей проволокой. Какие-то шалашики. В одном сидит юноша и жадно читает книгу. Грохот, как будто с силой бьют молотком по сковороде. Это солдат стреляет в медный таз, повешенный метрах в двадцати перед забором. Не попасть трудно, и все-таки каждое попадание приводит его в восторг.