На Сомме же отвратительная зимняя слякоть сменилась самым что ни на есть неуместным буйством анемонов, маков, колокольчиков и калужниц. Урвав минуту в пору затишья, Дж. Б. Смит написал:
Во Франции в холмы пришла весна,
И все деревья – в дымке кружевной,
Как будто канонада не слышна
В долине, не затронутой войной.
Смит запросил из дома экземпляр «Одиссеи» и в своих письмах к Толкину, словно бы отгородившись от всего мира, рассуждал главным образом о поэзии, ради которой сражался, а не об окопной жизни как таковой – хотя и упомянул однажды, как чудом избежал гибели первого апреля, в «день дураков», когда с аэроплана сбросили две бомбы и они разорвались совсем рядом. Цензура тут была ни при чем: обычно запрещались к упоминанию только подробности передислокации войск. Просто Смит (подобно многим солдатам) предпочитал не писать об ужасе и смертельной усталости. Но он очень тосковал по обществу старых друзей: «Как бы мне хотелось, чтобы возможно было устроить еще один “совет”… Все ЧКБОвцы постоянно у меня в мыслях, это ради них я все еще держусь и в надежде на воссоединение отказываюсь падать духом», – написал он какое-то время назад. «Совет четырех» и впрямь был невозможен, но тут представился случай повидаться с Толкином.
Через неделю после того, как Толкин закончил курсы подготовки связистов, пришла телеграмма с известием: Смит вернулся домой. Эти двое тут же договорились увидеться, и в последнюю субботу мая 1916 года поезд привез Смита на Стаффордский вокзал. Со времен последней встречи друзей в Личфилде минуло восемь месяцев. Смит остался в Грейт-Хейвуде на ночь и почти на все воскресенье, растягивая удовольствие от общения по возможности подольше. «Что может быть более утешительным, ободряющим и вдохновляющим, чем снова увидеть одного из ЧКБОвцев вживую и убедиться, что он ничуть не изменился? – писал Смит по возвращении в свой батальон во Франции. – Не сомневаюсь, что в твоих глазах я не тот, что прежде: более усталый, менее энергичный; но я твердо верю, что во всех жизненно важных свойствах я неизменен. ЧКБО не уклоняется от выполнения своего прямого долга и никогда не уклонится, и я благодарен за это так, что и словами не выразишь».
Прямой долг ЧКБО подразумевал необходимость жертвовать удовольствиями, а возможно, и самой жизнью, как писал Смит в своем весеннем стихотворении:
Найдутся те, кто, противостоя
Всем козням ненависти, рад сказать:
«Раз дышит еще Англия моя,
Я счастлив у черты небытия».
Это было братство, основанное на смехе, школярских проделках и юношеском энтузиазме. Порою казалось, что счастье осталось в прошлом, в кафетерии магазина «Бэрроу», в библиотечной каморке школы короля Эдуарда или даже в Попечительском зале – идет экзамен, все мальчики сосредоточенно пишут, а учитель молча расхаживает туда-сюда за их спинами, и с Нью-стрит смутно тянет дегтем. «Взаправдашние дни, – так называл их удрученный Уайзмен, – когда тебе казалось, будто ты что-нибудь да значишь, и было чем подкрепить эту уверенность; когда ты мог чего-то добиться: выиграть матч, поставить пьесу, сдать экзамен, – ничего важнее и вообразить было нельзя…» Несомненно, Толкин, который только что женился и который увлеченно предавался творчеству, несколько иначе оценивал свою жизнь после окончания школы. Тем не менее, он воспринимал ЧКБО как «оазис» в неприветливом мире.