До Великой войны Толкин писал не так много стихов и, уж конечно, не считал себя поэтом в полном смысле этого слова, в отличие от Дж. Б. Смита. Однако в таких стихотворениях, как «Там, где над предвечной Темзой ивы клонятся к волне», он подражал не столько англосаксам, сколько Фрэнсису Томпсону и поэтам-романтикам (поэмой «Кубла Хан» Кольриджа вдохновлен рисунок Толкина 1913 года), взыскующим иных сфер за гранью обыденности. В своем докладе о Томпсоне, прочитанном в Эссеистском клубе 4 марта 1914 года, Толкин обрисовал писателя, который способен преодолеть разрыв между рационализмом и романтизмом, высветив «образы, заимствованные из астрономии и геологии, и особенно те, которые можно определить как католический ритуал, вписанный в ткань Вселенной»[23].
Не исключено, что фэйри из раннего стихотворения Толкина «Солнечный лес» – это просто солнечные блики в лесу и ничего больше: образное воплощение отблесков света, испещривших листья на древесных ветвях и дерне. Однако романтическое воображение Толкина считает их более реальными, нежели просто фотоны и хлорофилл. «Солнечный лес» может восприниматься как мольба, обращенная к «отблескам ясным, / из света сотканным, чуждым горю», – мольба будничного, исстрадавшегося мира об утешении. Пусть образность эта и кажется легковесной, но она была связана с крайне важными темами. К 1914 году Толкин смог облечь эту связь в слова как своего рода наставление для читателей Фрэнсиса Томпсона. Он объяснял приятелям-студентам: «Начать до́лжно с причудливо-эльфийского и нежного и продвигаться к глубокому: сперва послушайте скрипку и флейту, а потом научитесь внимать органному созвучию бытия».
Казалось, 1914 год уже не сулит Толкину никаких судьбоносных событий, в отличие от предыдущего года; он начался и шел своим чередом практически так же, как любой другой. С наступлением пасхальных каникул истек срок президентских полномочий Толкина в Стэплдонском обществе, и его сменил приятель Колин Каллис, один из «Аполаустиков», вместе с которым Толкин впоследствии основал клуб «Шашки». Стэплдонское общество провело большую часть летнего триместра в подготовке к шестисотлетнему юбилею Эксетер-колледжа: оно даже не стало, вопреки обыкновению, рассылать бунтарские протестные ноты правительствам иностранных держав, поскольку «на международной арене не произошло ничего достаточно значимого». 4 июня активно функционирующий университетский Англо-немецкий клуб (к которому принадлежали Джозеф Райт и Льюис Фарнелл, к тому времени ставший ректором, или главой колледжа) принимал в гостях немецкого посла, князя Лихновского. Миссис Фарнелл нашла, что князь на удивление рассеян; но стоило ей упомянуть о деятельности Корпуса подготовки офицеров, и немецкий посол живо заинтересовался этой темой. Ужин, входящий в программу празднеств в честь связей Оксфорда с Германией, был лишь одним из множества пышных приемов конца летнего триместра. Два дня спустя состоялся торжественный ужин в честь шестисотлетия Эксетер-колледжа, и Толкин провозгласил тост за общества колледжа (как то и подобало члену столь многих). Затем состоялось «Бражничество» в клубе «Шашки» – изящные приглашения нарисовал сам Толкин. И наконец, начиная со вторника, 23 июня, прошло еще три дня мероприятий в честь шестисотлетия колледжа: летний бал, ежегодный обед в честь бывших выпускников Эксетер-колледжа, или «старых эксонианцев»; обед, садовая вечеринка. Спустя несколько месяцев Фарнелл вспоминал: «Погода благоприятствовала всем нашим празднествам, и атмосферу их не омрачали никакие предчувствия военной бури, которая вскоре обрушилась на нас».