В ноябре того же года Толкин выступал в защиту национализма на одном из колледжских дебатов – как раз когда гордыня наций грозила Европе грандиозной катастрофой. После 1930 года национализм обретет еще более неприятные коннотации, но версия Толкина не имела никакого отношения к превознесению одной нации над всеми прочими. Для него величайшая цель нации заключалась в культурной самореализации, а не во власти над другими; и главными ее составляющими были патриотизм и общность убеждений. «Я не защищаю “Deutschland über alles” [“Германия превыше всего”], но определенно стою за норвежский вариант “Alt for Norge” [“Всё для Норвегии”]», – говорил он Уайзмену шесть дней спустя после дебатов. Тем самым, по его собственному признанию, Толкин был и патриотом Англии, и сторонником гомруля для ирландцев. Он отдавал должное романтическому представлению о языке как о голосе предков, но он пошел дальше: ему казалось, что он унаследовал от предков по материнской линии вкус и склонность к среднеанглийскому языку Западного Мидленда – этот диалект он изучал в рамках курса английской филологии, работая с религиозным текстом «Ancrene Riwle». Много позже, рассказывая в письме о своей жизни и о том, что на него повлияло, Толкин заявлял:
Действительно, если говорить об Англии, я – западно-мидлендец и чувствую себя дома только в пограничных графствах между Англией и Уэльсом; и я так думаю, что англосаксонский, западный среднеанглийский и аллитерационная поэзия стали для меня детским увлечением и основной сферой профессиональной деятельности столько же в силу происхождения, сколько и обстоятельств.
Подобно Лённроту, Толкин считал, что его родная культура растоптана и забыта; но, что показательно, он видел события в широком временно́м масштабе, а Нормандское завоевание воспринимал как переломный момент. Вторжение Вильгельма Завоевателя в 1066 году на несколько веков положило конец использованию английского языка при дворе и в литературе и в итоге наводнило английский словами негерманского происхождения. Голос народа заставили фактически умолкнуть на многие поколения, и письменная традиция прервалась. Еще в школе Толкин нанес остроумный контрудар, осудив Нормандское завоевание «в речи, отчасти претендующей на возвращение к оригинальному пуризму саксонской дикции», как сообщалось в школьной «Хронике», – или, как говорил сам Толкин, к «доброму исконно английскому красноречию»: к языку, очищенному от латинских и французских заимствований (хотя в пылу речи он не удержался от «таких заморских кошмаров, как “лауреат” и “варварский”»). Хотя древнеанглийский язык обрел письменность только после того, как англосаксы стали христианами, в нем сохранились отголоски более древних преданий, которые так завораживали Толкина в древнеанглийской литературе и в самой ткани ее языка. Вне всякого сомнения, обширное наследие также было уничтожено в ходе Нормандского завоевания.