Пробыв какое-то время с Эдит в Уорике, Толкин отправился в Бирмингем, где со своей тетей по материнской линии, Мэй Инклдон, и ее мужем Уолтером провел почти три недели в южном пригороде Бирмингема, Барнт-Грине – в доме, который ассоциировался у него с защищенностью детства и первыми лингвистическими играми с кузинами Марджори и Мэри. Путешествуя пешком и на автобусе между Эджбастоном и Моузли, однажды он погрузился в мысли о своей мифологии и 8–9 июля записал в своей «Книге Ичества» стихотворение под названием «Берега Фаэри» напротив майской иллюстрации с тем же названием. В нем описывается местоположение Кора. Появляется Эарендель, и впервые вне квенийского лексикона называются ключевые и неизменные элементы легендариума: Два Древа, гора Таникветиль и земля Валинор:
От Солнца к западу, к востоку от Луны[49]
Есть холм – один на мили;
В подножье бьет зеленый вал,
Недвижны башен шпили:
Там, у Таникветили,
Край Валинор.
Там звезд не светит; лишь одна,
Что мчится за Луной,
Ведь там растут Два Дерева,
Чей цвет блестит росой Ночной,
Чей плод струит Полдневный зной
На Валинор.
Там – побережья Фаэри,
Там в отсветах Луны
Обрызган пенным серебром
Опаловый ковер
За сумеречным морем,
У кромки той страны,
Где над песчаной полосой
Вознесся гордый Кор, —
Там, у Таникветили,
Край Валинор.
От Солнца к западу, к востоку от Луны,
Близ Звездного Причала
Белеет башня Странника;
Там – Эгламара скалы:
Ждет «Вингелот» у пристани,
Где плещет вал за валом,
И Эарендель смотрит вдаль,
За Эгламара скалы —
Там, у Таникветили,
Край Валинор.
«Берега Фаэри» – знаковое стихотворение. Толкин задумывал его как первую часть «Песни об Эаренделе», которая в полной мере вписала бы морехода в зарождающийся вымышленный мир. На одном из поздних списков Толкин сделал пометку о том, что это было «первое стихотворение о моей мифологии». Важный шаг вперед заключался в том, что здесь Толкин наконец-то соединил язык и мифологию в литературном произведении: этому сплаву суждено было стать источником и специфической составляющей его творчества.
«Как раз тогда, когда на меня обрушилась война 1914 г., – писал Толкин позже, – я сделал открытие, что “легенды” зависят от языка, к которому принадлежат; но также и живой язык в равной степени зависит от “легенд”, которые передает посредством традиции». Это открытие подарило его творению новую жизнь: «Так что, хотя, будучи филологом от природы и по роду деятельности (пусть и таким, что в первую очередь интересуется эстетикой, а не функциональными аспектами языка), я начал с языка, я втянулся в придумывание “легенд”, обладающих сходным “вкусом”».