Дождь полил сильнее. Демба плотно укутался в свою накидку. Смеркалось, и мерцающий свет газовых фонарей отражался в дождевых лужах.
– Я немного перехватил в своем увлечении этим делом, – рассказывал себе Демба и, уйдя в свои мысли, вступил в лужу. – Пора мне освободиться от своих обязательств.
Этот словесный оборот тоже, странным образом, подействовал на него успокоительно. Он звучал так деловито-холодно, так коммерчески-расчетливо и разоблачал чувства, плохо прикрывавшиеся такими громкими словами, как страдание, ревность и жгучее томление.
Перед домом, где жил Георг Вайнер, он остановился и констатировал, что окно на втором этаже, возле балкона, освещено.
– Конечно, – сказал он, не трогаясь с места, – он дома, и она у него. Так что же? Нет причины останавливаться и терять время. Это меня не интересует; я занят другими делами.
Он простонал и почувствовал, как в нем на мгновение вспыхнул бессильный гнев, а потом ощутил тихую, сверлящую боль. Неподвижными глазами уставился он на освещенное окно. Но преодолел это чувство и укрылся под защиту приятно звучащих слов, которые должны были заглушить его страдание.
– Дело будет улажено вполне миролюбиво, – бормотал он. – Мы разойдемся в наилучших отношениях.
Он пустился дальше, но вскоре опять остановился.
– Конечно, – сказал он. – У Вайнера очень уютная квартира. Солнечная сторона, вид на Лихтенштейнский парк. Это все, что можно заметить по этому поводу. Итак – дальше!
Дальше он, однако, не пошел, а продолжал глядеть на окно.
– Впрочем, у меня есть время. Нет еще половины восьмого. Стеффи еще не может быть у меня. Буду ли я дома сидеть, или постою здесь немного, это ведь несущественно. Несущественно, – повторил он еще раз с ударением, и звук этого слова придал ему в собственных глазах вид хладнокровного критика, способного смотреть на вещи взглядом постороннего человека. – Она у него. Что дальше? Если я этим интересуюсь, то это почти такой же интерес, как у театрального зрителя, глядящего на сцену. Дело касается двух посторонних людей. Оно, может быть, забавно или скучно, – но оно во всяком случае неважно. Пожалуй, можно было бы…
Он вздрогнул. Сердце замерло на миг, а потом начало дико и бурно стучать. В ушах стоял шум, и удушающий страх перехватывал дыхание.
Там, наверху, в окне, свет внезапно погас.
В комнате Георга Вайнера свет погас.
Что там происходит? Что бы это могло означать?
С трудом воздвигнутое здание холодного безучастия рассыпалось в прах.
Там, наверху, в этой комнате, Соня в этот миг лежала в объятиях Георга Вайнера. Свет погасила она. И теперь принадлежит ему. Для обоих теперь наверху начинался час, о котором мир ничего не должен был знать. Безмолвное соглашение, покорность и обладание – вот что означала наступившая мгла. А Демба стоял внизу, жалким образом обманутый гладкими фразами, которыми вооружился против гнева и боли и которые теперь падали на землю, как увядшие листья. В отчаянии, чувствуя себя глубоко несчастным, дрожа от страдания и ненависти, терзаясь завистью и готовый заплакать, стоял Демба на улице.