– Идите отсюда! – сказал он спокойно, но весьма твердо, ибо решил раз и навсегда указать место своему квартирному хозяину, свечнику, который, судя по всему, непрошеный заявился в его комнату, не иначе как замышляя пользоваться ею и впредь. – Что вам здесь надо, да еще в такую рань? Забирайте ваш сундук и вон отсюда!
– Доброе утро! – сказал человек, сидевший на полу. – Проснулись, стало быть. Что ж, коли вы полагаете, будто по долгу гостеприимства я должен выйти вон и оставить вас одного, я охотно это исполню, только потерпите несколько минут, потому что мне бы не хотелось прерывать работу сей же миг.
– Ну и манеры! – буркнул немец. – В другой раз извольте постучать в дверь и спросить позволения, ибо я этак не привык.
Человек, сидевший перед сундуком, повернул голову и отвел со лба каштановые пряди, при этом оказалось, что в руке у него кисть, с которой капала на половицы синяя краска.
– Сударь! При чем тут позволение? – спросил он. – За кого вы меня принимаете и в чью дверь я должен стучать?
– Клянусь кровью святых мучеников! Вы и вправду не тот, за кого я вас было принял! – вскричал ошеломленный Бехайм. – Но кто же вы, черт возьми, и как сюда попали? Сдается, я где-то видел ваше лицо.
– Марко д’Оджоно, к вашим услугам, сударь. Я художник, в прошлом ученик мессира Леонардо. А минувшей ночью – ваш собутыльник в трактире «Барашек»… Ну как, вспомнили?
– Конечно, сударь, конечно, – сказал Бехайм, тщетно стараясь подавить зевоту. – И я должен попросить у вас прощения, ведь, сказать по правде, я принял вас за моего квартирного хозяина, человека весьма недалекого ума, однако ж назойливого и болтливого… Таких людей нужно держать на расстоянии, но что он скажет, увидев на полу краску, я не знаю. Стало быть, вы господин д’Оджоно. И какое же благое дело привело вас ко мне, да еще в столь ранний час?
– Сударь! – воскликнул д’Оджоно уже с некоторым нетерпением. – Вы, кажется, еще не вполне проснулись. Суньте голову в холодную воду – мигом взбодритесь, умывальный таз вон там, в углу. Вы у меня, в моей комнате, и краской я пачкаю мой собственный пол.
– То-то я, когда проснулся, никак не мог сообразить, где я, – сказал Бехайм, качая головой и по-прежнему находясь в легком недоумении.
– Видите ли, – продолжал художник, – вчера мы так и не сумели дознаться от вас, где, на каком постоялом дворе вы остановились. Вот я и забрал вас к себе и устроил на тюфяке, на котором иной раз спит досточтимый брат Лука, когда по причине позднего времени или плохой погоды ночует у меня. Где он обретался нынешней ночью, мне неведомо. Но уже спозаранку он побывал здесь, хотел занять у меня два карлина, потому что мирским достоянием добрый брат обеспечен плоховато. Он их не получил, однако взял один из моих угольных карандашей и ушел довольный, он ведь математик, а значит, философ и как таковой лучше нас умеет мириться с разочарованиями.