«Что, если, – мелькнуло у него в мозгу, – спуститься сейчас к Манчино и отдать ему платочек, пускай вернет ей… она, конечно же, вспомнит, кто подобрал эту вещицу. А когда я снова ее встречу, она остановится или улыбнется мне мимоходом, ведь в Милане девушкам позволительны кой-какие вольности в общении с мужчинами, и я скажу… Да, но что я скажу-то?»
– Что Мне и Тебе, Жено?
Бехайм резко повернулся и, точно здесь произошло что-то необъяснимое, не мигая, воззрился на д’Оджоно, который громко произнес эти слова: художник будто прочел у него на лбу вопрос и ответил по своему разумению.
– Что такое? Как это? – хрипло выдавил немец. – Что вы имеете в виду, о какой жене говорите?
– Сударь! – отозвался д’Оджоно, не прерывая работы. – Этими словами Спаситель обратился на браке в Кане Галилейской к Своей Матери: Что Мне и Тебе, Жено? Смотри Евангелие от Иоанна, в самом начале, глава вторая, ну а я придаю Спасителю на картине аккурат такую позу и жест, будто Он и произносит эти самые слова.
– Вот оно что. Так написано в Евангелии. – Бехайм облегченно вздохнул. – А вы знаете, сударь, там внизу, во дворе, один из ваших приятелей, тот, что вчера в «Барашке» грозил мне кинжалом.
– Кто грозил вам кинжалом? – осведомился д’Оджоно.
– Вы зовете его Манчино, а как он зовется по-настоящему, мне неведомо, – сообщил Бехайм.
– С него станется, – сказал д’Оджоно. – Ежели освирепеет, так и на лучших друзей идет с чем ни попадя, натура у него больно горячая. А в здешнем дворе его можно видеть об эту пору каждое утро, он чистит скребницей и выгуливает лошадей хозяина «Колокольчика», уж с кем-кем, а с лошадьми он обращаться умеет, Манчино этот, тем и зарабатывает себе суп на завтрак да несколько сольдо, которые проматывает потом с девками в публичных домах. Мы зовем его Манчино, потому что настоящего своего имени он сам не помнит, и, как говорит мессир Леонардо, вообще диковинная штука, что из-за повреждения мозговой субстанции человек способен начисто забыть свою прошлую жизнь…
– Об этом я вчера во всех подробностях слыхал от трактирщика, – перебил его Бехайм. – А теперь мне пора идти. Спасибо вам, сударь, за ваши благие дела, я никогда их не забуду, желаю вам также успеха в ваших трудах, и обдумайте хорошенько мой совет, вам это пойдет на пользу. Надеюсь, мы еще увидимся – в «Барашке» или когда я приду за моим дукатом, а пока, сударь, с богом, прощайте!
Он взмахнул беретом и вышел, затворив за собою дверь, на чьей наружной стороне брат Лука, не получивший от д’Оджоно двух карлинов, написал углем: «Здесь живет скряга».