– Но ты ведь заметила тогда, что я, как увидел тебя, сразу влюбился, да так, что чуть с ума не сошел, – сказал он. – Наверняка ведь заметила.
Он старательно понизил голос, поэтому она ничего не поняла и смотрела на него с вопросительной улыбкой. А он подумал, что надобно со всеми подробностями объяснить, как он тогда себя чувствовал и что произошло у него в душе, и подыскивал нужные слова.
– Меня, – шепотом говорил он, – словно стрелой пронзило. Так внезапно, так больно, так неожиданно. Вот здесь пронзило, и ужас как больно, вот здесь, внутри. Но ты ушла и оставила меня одного, очень это было несправедливо с твоей стороны.
Он ждал, что она признает его правоту. Но девушка и на сей раз ничегошеньки не поняла, потому что его слова заглушило антифонное пение двух монахов. Поскольку же он сопроводил речь выразительным жестом, указав пальцами на свое сердце, Никкола догадалась, что говорил он о своей любви. И спросила, вправду ли он ею увлечен.
– Еще бы! – громко вскричал Бехайм, и женщина, молившаяся перед святым Иоанном, в третий раз оглянулась на него. – Все эти дни я только и делал, что ходил по улицам, высматривая тебя. Конечно, я без ума от тебя и вел себя как безумец.
Что же он в ней нашел? – поинтересовалась Никкола. Ведь в Милане есть девушки куда красивее ее, да и сговорчивее. И чтобы смягчить сказанное, она на миг прильнула к нему.
Из ее шепота Бехайм разобрал только одно слово – «Милан».
– Да, только ради тебя. Только в надежде снова тебя увидеть я остался в Милане, – объявил он, и это была истинная правда, хотя до сей минуты он не желал себе в этом признаться. – Ты способна свести с ума любого мужчину. Мне давно пора уезжать, с делами я здесь покончил. Кроме, пожалуй… одного.
Лицо его исказилось. При мысли о Боччетте в нем закипела холодная ярость. Он стиснул зубы.
– Хотелось бы мне отправить его на виселицу, – буркнул он. – Может, найду кого-нибудь, чтоб намял ему шею, чем плохо-то? Но дукаты свои я этак обратно не получу, наоборот, еще и платить придется.
Девушка увидела досаду на его лице и злую складку у рта. И догадалась, что говорил он сейчас не о любви. Он был рассержен, и она подумала, что надобно его утешить.
– Наверно, и вправду я виновата, – согласилась она, – могла бы идти чуть помедленнее. Но я ведь обронила платочек, а сделать больше значило бы нарушить приличия, и в конце концов платочек все же привел нас друг к другу, разве нет? И теперь, если хотите, вы можете видеть меня каждый день.
Он знаком показал, что ничего не понял из ее шепота, и она решилась повторить последние слова погромче: