Слушая рассказ Иоахима Бехайма о том, как он, чтобы увидеть ее, поселился в плохонькой мансарде, у которой было одно-единственное достоинство – окно, выходившее на улицу Святого Иакова, как раз на то место, где они повстречались впервые, Никкола тотчас решила побывать в этой плохонькой мансарде, поспешить, прилететь, просто чтобы взглянуть, как там квартирует ее любимый. Она уже не боялась сделаться притчею во языцех, ведь влюбленность ее достигла такого размаха, что превозмогла все страхи и сомнения. Поскольку же Бехайм о приглашении не заикался, а продолжал толковать о том, как, безуспешно высматривая ее, в нетерпеливом ожидании часами сидел у окна, девушка поняла, что придется взять это дело в свои руки.
– Надеюсь, вы не рассчитываете, – сказала она, с улыбкой глядя на возлюбленного, – что я прибегу в эту вашу мансарду, как бы хороша или плоха она ни была. Вам ли не знать, сколь противен был бы такой поступок добрым обычаям, и вы не станете требовать этого от меня. Не спорю, здесь, в городе, достаточно особ женского полу, которые охотно пойдут вам навстречу, но я не из их числа, и это вы тоже знаете. Навещать вашу мансарду мне не подобает, а если б я все же сумела перебороть себя и пришла, из любви к вам и оттого, что вы так этого желаете, – скажите, положа руку на сердце, что подумают обо мне у вас в доме? Быть может, вы и сумеете устроить так, чтобы в доме мне никто не встретился, но приходило ли вам в голову, что, войди я с улицы в переднюю – через дверь, которую вы оставите открытой, – меня и там может увидеть, не дай бог, кто-нибудь из знакомых, а тогда… Ох, даже подумать страшно – прощай мое доброе имя, весь город будет тыкать в меня пальцем! Поэтому лучше вовсе на эту тему не говорить, правда? Если вы хоть немного дорожите моею честью, выбросьте все это из головы.
Бехайм досадливо потер правой ладонью левое плечо – верный знак – что-то ему было не по вкусу. Злился он на себя: ума палата, не сумел взяться за дело как положено. Он отлично знал, что вовсе не делал Никколе предложения, по поводу которого она так негодовала, но пребывал в уверенности, что поспешным и опрометчивым словом выдал свои желания и мысли и тем все непоправимо испортил.
– Однако, – помолчав, продолжала девушка, – вы, наверное, правы в том, что и здесь, в трактире, нам не спрятаться от любопытных глаз. Я об этом тоже думала. Намедни сюда нагрянул мессир Леонардо с друзьями, а вчера, я вам говорила, мне встретился по дороге какой-то человек и так на меня посмотрел… не знаю, как вам и описать… ну, будто ему все-все известно, и про меня, и про вас. Я места себе не нахожу от тревоги. Если вы считаете, что я и впрямь незаметно и без всякого риска… может, заслонить лицо платочком? Да нет, это бесполезно, ведь мне столько раз говорили, что меня даже издали легко узнать по походке. Скажи, любимый, ты замечаешь в моей походке что-то особенное, отличающее меня от других? Нет? Или все-таки? Правда? И по-твоему, я, несмотря ни на что, могла бы рискнуть? Тут надобна недюжинная храбрость, поверь, а я не из храбрых. Впрочем, для этого наверняка тоже есть святой заступник, которого бедная девушка призывает на помощь, когда хочет незамеченной проникнуть в дом, где живет ее любимый. Что ни задумаешь, для всего есть особый святой, к которому можно обратиться за поддержкой. В детстве, когда я училась читать и писать, мне велели призывать святую Катерину. С ее помощью я и петь выучилась, и играть на лютне, и прясть шерсть, ведь этим я хотела зарабатывать на хлеб, но куда больше радости я испытываю, делая цветы из разноцветной бумаги, потому что с ножницами я управляюсь очень ловко. Любимый, дай же мне совет: поставить ли заранее свечку святой Катерине или тут лучше обратиться к святому Иакову? Улица-то посвящена ему. По-настоящему стоило бы держаться святого, который печется о ворах, чтобы они могли незаметно пробраться в чужой дом. Только я не знаю, как его кличут. Хорошо бы спросить у Манчино, он в воровском цеху всех знает. Но Манчино сердит на меня, который день глаз не кажет.