Все так и покатились со смеху и смеялись от души, до слез, кивая головой, а пуще всех веселился художник д’Оджоно.
– Речь, стало быть, о семнадцати дукатах? – воскликнул он. – А наш заклад? Он еще в силе? Вы поставили два дуката против моего одного.
– В силе, – мрачно сказал Бехайм.
– Тогда, – вскричал художник, – два дуката, считай, у меня в кармане. Ведь вы, немцы, знамениты тем, что держите слово.
– Да, мы свое слово держим, – сказал Бехайм, громко, с нажимом, чтобы слышал Манчино, который, будто все это его уже не касалось, подсел к органисту Мартельи и завел с ним беседу. – Но не рано ли вы радуетесь?! Не знаю, чем это дело кончится для Боччетты, останется он цел и невредим или нет, но я свои семнадцать дукатов верну, будьте уверены, уж я себя знаю. Так что раскошелиться придется вам, а не мне!
– Семнадцать дукатов с Боччетты! – вздохнул брат Лука, не поднимая глаз от столешницы, где мелком записал и доказал алгебраическую теорему. – Как вы себе это представляете, сударь? Если б этот Боччетта за полскудо мог вызволить из чистилища родного отца, он бы и тут денег не дал.
– А я вот не понимаю, – вставил камнерез, – как это в теперешние времена, когда христианскому миру грозят моровая язва и войны, вы способны думать об этаких пустяках.
– Я хочу вернуть мои деньги – по-вашему, это пустяки? – возмутился Бехайм. – По-вашему, дукатов у меня куры не клюют?
– Послушайте доброго совета, – сказал Альфонсо Себастьяни, молодой аристократ, оставивший свое поместье в Романье, чтобы учиться у мессира Леонардо искусству живописи. – Ложитесь пораньше спать, ешьте легкую пищу, спите подольше и побольше. Может, тогда и увидите во сне свои денежки.
– Избавьте меня от вашей болтовни, сударь, она мне надоела, – обрушился на него Бехайм. – Я свои деньги верну, пусть даже сперва мне придется переломать Боччетте все кости, одну за другой.
– А что скажет ваша возлюбленная, – с любопытством и легкой насмешкой вставил художник д’Оджоно, – если вы этак с ним обойдетесь?
– Моя возлюбленная? Да что вы знаете о моей возлюбленной? – спросил Бехайм. – Я не докучал вам рассказами о том, кто здесь, в Милане, моя возлюбленная. О ком вы толкуете?
– О Никколе, ведь она и есть ваша возлюбленная, – ответил д’Оджоно. – Что ни день вас видели в крестьянском трактире возле монцской дороги, и там вы ждали ее. А она, точно лань, бежала к вам в своем единственном приличном платье.
Бехайм вскочил и яростно огляделся по сторонам, словно здесь, в трактире, его окружали смертельные враги.
– Да как вы смеете, сударь, вмешиваться в мои дела? – возмущенно осадил он д’Оджоно. – Не все ли вам равно, кто моя возлюбленная? Допустим, это она… так вот: платьев у нее будет сколько угодно, уж я позабочусь. Но, черт меня побери со всеми потрохами, при чем тут Боччетта?