И чтобы подкрепить правдивость этого заявления, он снял с огня сковороду и предложил Бехайму и сапожнику попробовать чечевицу со шкварками, которую приготовил на ужин.
– Нет, обманщиком вы д’Оджоно напрасно зовете, – сказал сапожник, отведав чечевицы, положил ложку и облизал губы. – Тут вы ошибаетесь, сударь. Д’Оджоно врать брезгует. – Засим он высказал свечнику свое мнение насчет того, как правильно готовить чечевицу со шкварками: – Я вот добавляю меньше уксуса, зато кладу два-три тоненьких ломтика яблока и чуток тимьяна, это улучшает вкус.
– Всяк по своему вкусу стряпает, – кисло объявил свечник, раздосадованный замечанием по поводу яблока и тимьяна.
– Вы говорите о художнике д’Оджоно? – спросил у сапожника Бехайм. – Вы с ним знакомы?
– Да, я знаю этого д’Оджоно, что писал Мадонну на облаках, которая висит в соборе на хорах под большим окном, – отвечал сапожник. – Много лет он носит ко мне в починку свои башмаки. У него их две пары, одни на каждый день, из овечьей кожи, другие – праздничные, из испанского сафьяна. И когда нет денег, он говорит: мастер Маттео, вы уж потерпите, пожалуйста, нынче я с вами расплатиться не могу, запишите, что я должен вам восемь кваттрино… или девять, или десять, смотря сколько я прошу… Запишите, а в пятницу я принесу деньги. И коли он этак сказал, то вроде как поклялся на Святом Писании: в пятницу непременно придет с деньгами. Он не обманщик, этот д’Оджоно. Ему можно верить, ручаюсь, он человек правдивый!
– Но в таком случае, – мрачно и подавленно произнес Бехайм, – выходит, эта девушка, Никкола, и впрямь дочь Боччетты?
– Понятия не имею, да мне это и неинтересно, – отрезал свечник. – Не забывайте, она ваша возлюбленная, а не моя! Ну а какого я мнения об этаких девицах, я вам сто раз говорил. Неужто теперь, в час ужина, когда все садятся за стол, я должен выслушивать всякие пересуды об этой особе, и об ее папаше, и об яблочных ломтиках, и о башмаках испанского сафьяна, и бог весть о чем еще?! Свои деньги, мастер Маттео, вы получили, за мной ничего записывать не надо, я сразу плачу, что положено, а засим с богом, мастер Маттео, прощайте!
– Прощайте! – И Бехайм тоже покинул свечникову кухню и дом, так и не зная, верить ли д’Оджоно, нет ли… «Но коли парень сказал правду, – рассуждал он, шагая по улице, – коли я впрямь себе на беду любился с дочерью этого мошенника, тогда я знаю, где она живет, надо только некоторое время последить за его домом, и если я увижу, что она выходит оттуда… О Боже всемогущий, не допусти до этого! Пускай я буду без толку стоять у его дома и терять время, Боже всемогущий, пускай я буду ходить понапрасну!.. Но если я увижу ее выходящей из этого дома, иных доказательств мне не потребуется, тогда ясно, что делать… Полно, да ясно ли? Хватит ли у меня твердости? Сумею ли я одолеть свое вожделение? Подчинюсь ли голосу рассудка и сделаю ли то, что он велит? Или я и тогда не перестану любить эту девушку?..»