Густое облако дыма поднялось над огнем и окутало мастера, и на мгновение он исчез в дыму. Когда же облако рассеялось, мессир Салимбени снова подбросил курево в пламя. Потом спросил:
– Что видишь ты теперь, Джовансимоне?
– Я вижу, – сказал мастер, – поля и реку, и городские башни, и ночное небо, больше ничего. Теперь я вижу зайца, скачущего по лугам, и, о чудо, он оседлан и взнуздан.
– Это поистине странное видение, – сказал мессир Салимбени. – Но ты сегодня еще не то увидишь, думается мне.
– Это не заяц, а козел! – воскликнул мастер. – Это не козел, а заморское животное, названия которого я не знаю, и оно прыгает, словно взбесилось. Теперь оно исчезло.
Вдруг мастер начал отвешивать поклоны.
– Смотри-ка! – воскликнул он. – Мой сосед, золотых дел мастер, умерший в прошлом году. Он не видит меня. Горе вам, мастер Кастольдо, у вас все лицо в нарывах и в желваках.
– Джовансимоне, что видишь ты теперь? – спросил врач.
– Я вижу, – ответил мастер, – зубчатые утесы, и ущелья, и провалы, и каменные гроты. И вижу скалу, совсем черную, свободно парящую в воздухе и не падающую, а это большое чудо, и трудно поверить ему.
– Это долина Иосафата[10]! – воскликнул мессир Салимбени. – А черная скала, парящая в воздухе, это вечный Божий престол. И знай, Джовансимоне: появление скалы служит мне знаком, что тебе еще в эту ночь суждено увидеть столь великие вещи, каких никто не видел до тебя.
– Мы не одни, – сказал мастер, и голос его понизился до боязливого шепота. – Я вижу людей, поющих и ликующих. Их много.
– Не много, нет, их мало, тех, кому дано вместе с ангелами Божьими петь хвалу дню Страшного суда, – тихим голосом сказал мессир Салимбени.
– А теперь я вижу тысячи, многие тысячи, несметный сонм рыцарей, и сенаторов, и богато одетых женщин. Они заламывают руки и плачут, и громкое стенание поднимается над толпой.
– Они скорбят о том, что было и больше не может быть. Они плачут, оттого что осуждены на мрак и навеки лишены лицезрения Бога.
– Страшное огненное знамение стоит в небе! – вскричал мастер. – И светится оно краскою, какой я не видел еще никогда. Горе мне! Это краска нездешнего мира, и глаза мои не переносят ее.
– То пурпурная краска трубного гласа! – воскликнул мессир Салимбени. – Этим пурпуром окрашено солнце в последний день творения.
– Чей голос в бурном вихре позвал меня по имени? – крикнул мастер, задрожав всем телом. И вдруг у него вырвался рев, как у зверя, пронизавший ночную тишину и не обрывавшийся. – Горе мне! – завопил он. – Они здесь, они тянутся ко мне, духи преисподней, появляются со всех сторон, и воздух наполнился ими.