В сущности, то, о чем говорит здесь Ленин, – это обобществление женщин. Если женщина рабыня в рамках мелкого домашнего хозяйства, то перестройка такого хозяйства в крупное социалистическое (общественное) хозяйство есть не что иное, как переход женщины от одного мужа к обществу. Одним из способов борьбы за такое прекрасное будущее Ленин называет общественное воспитание детей – хорошо знакомая нам социалистическая теория, о реализации которой грезили еще утописты; «Общественные столовые, ясли, детские сады – вот образчики этих ростков, вот те простые, будничные, ничего пышного, велеречивого, торжественного не предполагающие средства, которые на деле способны освободить женщину, на деле способны уменьшить и уничтожить ее неравенство с мужчиной, по ее роли в общественном производстве и в общественной жизни» [168]. То же самое писала Коллонтай: «…новое право должно утвердить материальную связь материнства с интересами трудового коллектива и уничтожить всякую зависимость ребенка от взаимоотношений его родителей» [144]. В 1923 г. она обещала, что советский режим «снимет бремя материнства с женских плеч и переложит его на государство» [395].
Общественное воспитание детей и последующая подчеркнутая забота о материнстве (а не о семье вообще и отцовстве в частности) вычеркивала мужчину как лишнее звено в деле воспитания и обеспечения ребенка. На место мужчины вставало социалистическое государство, в свою очередь требовавшее от женщины не заботы о детях, а только лишь деторождения (всё остальное государство брало на себя). Так что женщина как женщина тоже должна была подвергнуться отчуждению от самой себя, превратиться в исполнителя всего двух функций в великом деле строительства социализма: 1) рожать новых рабочих; 2) работать на фабриках и в колхозах. Такая система фактически поощряла беспорядочное половое поведение, поскольку, во-первых, государственная система опеки за детьми требовала не семьи, любви и верности, а детей, которые можно зачать от случайной связи и даже не обязательно знать, кто отец ребенка, – система такими вопросами озабочена не была. Во-вторых, постоянный изматывающий женщину труд, постоянное пребывание в разнополом коллективе лишали женщину женственности и связанными с ней ритуалами ухаживания, заботы, романтики – все сводилось к механическим процессам, ибо на большее не оставалось времени и сил.
Несмотря на то что советское государство пыталось взять на себя роль «общественной матери» для детей, в СССР были просто катастрофические масштабы беспризорности. Отчасти это можно было объяснить последствиями Первой мировой и Гражданской войн, голода 1921 г., красного террора и эпидемий. Однако проблема с беспризорниками оставалась актуальной не только в 1920-е гг. и официально была «разрешена» только в середине 1930-х гг., что едва ли являлось правдой, так как в результате коллективизации и «раскулачивания» число детей, оставшихся без родителей по причине их смерти или насильственного с ними разлучения, только увеличивалось. Рост беспризорников снова усилился в годы Второй мировой войны и в последующие годы голода (1946–1947 гг.), и снова государственная система по интеграции этих детей не могла обеспечить всех хоть каким-то занятием и надзором, это усугублялось и общей тяжелой экономической ситуацией в стране. В более спокойные годы при Хрущеве и Брежневе проблема уже не была столь явной, поэтому специально ее не поднимали и вплоть до конца 1980-х гг. беспризорность не удостаивалась того научного интереса, который ей уделяли в 1920-е [57].