[360].
И это неудивительно. К 1960-м гг. рабочие уже не находились в нужде и надежно защищались трудовыми законами от случайной потери работы. Профсоюзы в ряде стран стали мощной силой, которая лоббировала свои интересы на самом высшем уровне. Проблемы безработицы после войны не было, – наоборот, ощущалась острая нехватка рабочих рук. К тому же появилась реальная альтернатива социализму – социально ориентированная рыночная экономика, к которой впервые перешли в Германии, но те или иные ее элементы есть во многих европейских странах. Она стала основой социально-экономической программы христианско-демократических партий, но была поддержана и социал-демократами. В рамках этой модели сохраняется свободная рыночная экономика, но в то же время провозглашается социальное сотрудничество между классами (солидаризм), в рамках которого достигаются взаимовыгодные соглашения по условиям труда, зарплате и т. д. В этих условиях был достигнут устойчивый рост уровня жизни, а классовые противоречия, о которых так много писали Маркс, Энгельс и Ленин, просто перестали существовать (если вообще когда-либо существовали).
Рост уровня жизни оказался беспрецедентным – никогда прежде в Европе люди не жили в такой безопасности и комфорте, как после Второй мировой войны. Однако дети среднего класса, выросшие в условия такого комфорта, не знавшие нужды, стали остро реагировать на внешние явления, вроде войны во Вьетнаме, и на положение меньшинств. Что характерно, обилие благ в их странах стало не признаком правильного курса их государства и элит, а признаком деградации и «общества потребления» – именно с поджога супермаркетов как символов «потребительства» началась «городская герилья» левых террористов в 1968 г. Эти убеждения им активно внушала и внушает левая профессура в университетах, опирающаяся на ту самую ревизию марксизма, о которой мы ранее говорили.
Доля профессоров с социалистическими убеждениями в высшем образовании сильно увеличивалась все десятилетия после Второй мировой войны. При этом опросами учитывалось то, что основой политической идентификации стали не экономические, а культурные вопросы, что соответствует переменам в левом движении на протяжении всего XX в., совершивших ревизию марксизма. В США к 1990 г. доля левых профессоров составляла 42 % (остальные умеренные или консерваторы). К 2014 г. левая профессура стала доминирующей, с долей в 60 % [444]. В европейских странах ситуация не лучше. Складывается опасная ситуация, когда в университетах, где в идеале должна быть обитель для дискуссий и свободного обсуждения любых тем, на деле открытость и культура дебатов становятся невозможными. Так, в 2017 г., как писало издание Daily Mail,