– “А вы знаете, – говорит ей наш просвещенный замминистра культуры, знаете, мадам Калинова, – не унимается Сысовский, – что половина наших соотечественников считает, что вы вообще-то еврейка, по крови?” Ева ему отвечает, очень сдержанно – а Ева, если не сердита и не напугана до потери сознания, умеет быть очень сдержанной, очень красивой, очень интеллигентной, – очень сдержанно отвечает: “Дорогой господин заместитель министра, моя семья еще в шестнадцатом веке в Богемии подвергалась гонениям за протестантизм”. Но его это не останавливает, ему и так это известно. Он говорит: “А скажите мне, почему это вы в возрасте девятнадцати лет сыграли еврейку Анну Франк?” Ева отвечает: “Я сыграла эту роль, потому что меня выбрали из десятка молодых актрис. И каждая из них хотела получить ее больше всего на свете”. – “Молодых актрис? – переспрашивает он. – Или молодых евреек?”
– Умоляю, Зденек, я уже слышать не могу свою смехотворную историю! И твою смехотворную историю тоже! Я до одури устала от пересказов нашей истории, вообще до одури от нее устала! То было в Европе, а здесь Америка! Мне противно даже вспоминать, что это была я!
– “Молодых актрис? – переспрашивает он. – Или молодых евреек?” Ева ему: “А какая разница? Некоторые из них, возможно, были еврейки. Но я нет”. – “Тогда зачем, – спрашивает он у Евы, – вы два года играли на сцене эту еврейку, если вы не сочувствовали сионистам?” Ева в ответ: “Я до этого уже сыграла еврейку в чеховском «Иванове». И еврейку в шекспировском «Венецианском купце»”. Это его не убеждает. То, что Ева захотела играть еврейку в пьесе Антона Чехова, где наличествуют герои всех сословий, только выбирай, не укрепляет, по мнению замминистра, Евино положение. “Но ведь все понимают, – объясняет Ева, – что это только роли. И даже если полстраны считает меня еврейкой, еврейкой я от этого не стану. Было дело, обо мне говорили, будто во мне есть и цыганская кровь; наверное, многие так решили из-за того дурацкого фильма, в котором я снялась вместе с Петром. Но, господин заместитель министра, – говорит Ева, – каждый знает, и это неоспоримо, что я не еврейка и не цыганка, – я актриса”. – “Актриса, мадам Калинова, – уточняет он, – которая часто изображает, причем мастерски, евреек, – вот что знает каждый. А еще каждый знает, что во всей стране никто не умеет изображать их так хорошо”. – “А что, если и так! Что, в нашей стране теперь и это преступление?” Тут Ева уже срывается на крик и, конечно, плачет. Ее всю трясет. И тогда он вдруг добреет, смягчается. Предлагает бренди, чтобы успокоиться. Говорит, что речь не о нарушении закона. Что он говорит не от себя лично. Что в 1956 году Ева в роли Анны Франк тронула его до глубины души. Он не мог удержаться от слез – и никогда этого не забудет. Услышав такое, Ева чуть умом не тронулась. “Тогда о чем вообще весь этот разговор?” – удивляется она. “О чувствах простых людей, – отвечает тот. – О переживаниях великого чешского народа. Оставить заслуженного артиста Петра Калину, спутаться с сионистом Поляком – это и само по себе вас дискредитирует, а тут еще вы то и дело играете евреек. Зрители не могут вам этого простить!” – “Бред какой-то, – заявляет ему Ева. – Не может такого быть. Зрители любят Анну Франк, любят