Матери не было дома. Она ушла на целый день по малину, чтобы не видеть и не слышать ничего. Веруте укладывала в сундучок рубашки, завертывала каравай и волновалась:
«И как он, горемычный, дотащит все это? Не нужно было лошадь распрягать».
«Коня и без того загнали, — ответил Вайткус. — Проводим до большака, а там на попутке доберемся».
В сенях завозился бородатый бандит, который должен был задержать Веруте. Ни о чем не догадываясь, она передала сундучок и хлеб, а сама вернулась, чтобы поискать Игнасову губную гармошку.
«Черт побери, надо было мне еще стопку пропустить…» — посетовал Вайткус, вскидывая на плечо сундучок.
Я нес завязанный в косынку хлеб, и руки мои дрожали. Нам было велено не торопиться, потому что бандиты подкрадывались к Игнасу в обход.
Он стоял у края ржаного поля и растирал в ладонях колосок. Игнас сам вспахал эту ниву, а жать придется кому-нибудь другому.
«А Веруте где же?» — спросил он, когда мы подошли.
«Придет…» — ответил Вайткус.
«Гармошку ищет», — добавил я, отдавая хлеб.
Тем временем Вайткус зашел со спины и схватил Игнаса за руки.
«За ноги хватай, разиня!» — крикнул он мне.
Я ухватился за солдатские сапоги, Вайткус-Пропойца заломил Игнасу руки, и тогда бедняга обо всем догадался.
«За что, Бронюс, ты-то за что?..» — укоризненно спросил он, а я, чтобы только не слышать его слов, стал кричать, что он предатель, что подлец, иуда…
Вскоре подоспел Сурвила с каким-то дядькой. Вместе с Вайткусом они повели Игнаса куда-то вдоль поля, а я подмял с земли хлеб, сундучок, картуз Игнаса и сунул все в рожь. По дороге домой услышал выстрел со стороны Гремячей пущи. «Вот и все, — подумал я. — Нет больше Игнаса Иволги». Бандит, стороживший в избе Веронику, вышел и спросил, где тут у нас лопата. Я показал на сарай, а сам кинулся в избу, чтобы меня не заставили идти вместе рыть могилу. Дверь Верутиной комнаты была заперта снаружи. Сама она лежала без чувств возле кровати. Негодяй!.. Я опустился перед образами на колени и помолился за убиенного…
Бронюс кончил свой рассказ и впервые поднял на меня взгляд. На лице его отпечатались боль и мука, он впился в меня заплаканными глазами в надежде получить хоть какой-нибудь ответ, но я не мог найти слов.
— Вайткус повесился, те тоже в земле гниют — всех судьба покарала. Теперь, видно, мой черед… Вот уже год прошел, а у меня все Игнас перед глазами стоит. По ночам снится, будто он за гармошкой своей явился. Видишь, там у поля можжевельник… А мне так и кажется, что это он стоит, Игнас…
У перекрестка мы остановились. Я видел, как страшно Бронюсу оставаться одному после того, что он мне рассказал, и пошел с ним. Путь наш лежал через луговину, и я догадался, откуда тут взялась тропинка: это Бронюс протоптал ее, огибая мостик, — место, где в последний раз остановился Игнас.